M. БОК - ВОСПОМИНАНИЯ 0 МОЕМ ОТЦЕ П. А. СТОЛЫПИНЕ
Папá старался помочь ей и советами и вмешательством в ее дела, где это было необходимо, и только досадовал на то, что совет-то Зетинька попросит, а потом, выслушав его, сделает всё по-своему, чем всё спутает и испортит. А потом Зетинька снова являлась, снова просила помощи и словом и делом, и снова папá серьезно слушал ее, вникал в ее нужды и помогал.
Но с нами, детьми, Зетинька была весела: играла, гуляла, входила всею душой в наши интересы, рассказывала сказку про Коротышку, и когда я повзрослела, поведала мне тайну своей жизни: романтическую любовь к… путешественнику Пржевальскому, которого она никогда в жизни не видела!
Была она очень большого роста, ходила величественной походкой, очень любила говорить с нашими гувернантками по-французски, уверяла, что род Бунаковых происходит от какого-то князя Бунака, была добра бесконечно и беззаветно любила нашу семью.
Зетинька была самой близкой из знакомых, приезжающих к нам в Колноберже из Ковны, но были и другие. К таковым принадлежали Ольга Иосифовна Лилиенберг и генерал Лошкарев.
Ольга Иосифовна, нестарая еще и красивая вдова, была женщиной весьма энергичной и деятельной и верной помощницей папá при устройстве Народного дома. Во всех вопросах, где женский практичный ум нужнее мужского, мой отец обращался к ней, и я помню, с какой похвалой он отзывался о ее советах и мероприятиях. Она тоже была у нас своим человеком в доме: много времени проводила с детьми, шила и вязала всякие вещи для дома и для нас, а вечером сидела с папá и мамá в кабинете и слушала чтение.
Когда она приезжала к нам, то привозила папá в подарок орехи в сахаре и всегда радовалась при этом тому, что случайно узнала, что папá их любит.
— А то, — говорила она, — хочется доставить Петру Аркадьевичу удовольствие, а что подарить человеку не пьющему и не курящему, врагу привычек?
Действительно, папá говорил, что он «враг всяких привычек», так как привычки лишают человека свободы, чего он не хочет допустить ни за что:
— Разве это не унизительно, что если я не смог закурить, когда почему-либо захотел, из-за этого у меня настроение испорчено, ум не работает ясно, и порчу и другим жизнь, и сам не в состоянии ни работать, ни веселиться?
Сколько раз я слыхала, как папá говорил смеясь гостям:
— У нас староверческий дом — ни карт, ни вина, ни табака.
Юрий Александрович Лошкарев был отставной генерал: толстый, с большими седыми усами с подусниками, приятный собеседник и умный образованный человек. Почему он жил в Ковне, я не знаю. Жил он в первом этаже большого дома около бульвара и весь день сидел около окна в большом кресле. Он страдал одышкой и ночью спал тоже на этом кресле. Когда мимо него проходил кто-нибудь из знакомых, Юрий Александрович во все времена года, какова бы ни была погода, открывал окно и разговаривал о том, о сем, остря, смеясь, пересыпая разговор шутками.
М-ль Сандо почти ежедневно ходила с нами, во время утренней прогулки к этому окну. Нам генерал давал по конфекте, м-ль Сандо одалживал французские книги, а когда по прочтении делился с ней впечатлениями, говорил мне своим густым басом:
— Ну, Матя, отойди, голубушка, не про тебя писано.
Прощаясь он всегда говорил:
— Mille choses à Maman (Тысячу приветов маме.), и кончилось тем, что моя маленькая сестра, Елена, обиженно сказала: — Vous dites toujours mille choses et ne donnez jamais rein (Вы всегда говорите тысячу вещей, но никогда ничего не даете. Здесь игра слов: вещь и привет — называются одним словом.).
Юрий Александрович Лошкарев обедал у нас в определенный день каждую неделю в Ковне и гостил ежегодно недели две в Колноберже.
Глава XV
Часто бывало, что кто-нибудь из наших ковенских друзей приурачивал свой приезд в Колноберже к празднику рабочих. Это был один из самых веселых дней за лето, и готовились к нему с самой весны, тогда как сам праздник был всегда осенью, после уборки урожая.
Моя мать ввела обычай ежегодно дарить детям наших рабочих по готовому теплому платью, а бабам головные платки. Шили мы эти платья девочкам и рубашки мальчикам всем домом: и мамá, и гувернантки, и гостящие у нас друзья и дети, и горничные — и то еле поспевали, так как нужно было их заготовить для сорока семей.
К назначенному дню (всегда теплому и солнечному, а то праздник переносился), всё было готово, и я весело с м-ль Сандо и Елизаветой Бенедиктовной убирала в большие бельевые корзины груды платьев и платков, связанных пакетиками по семьям.
Другие такие же корзины наполнялись пряниками, орехами, яблоками и сластями, а третьи: табаком, папиросами и фуражками для мужчин.
Всё это Казимир с Ильей, несли на двор за флигелем, куда уже накануне мы с папá ходили смотреть, как столяр Володко ставит большие деревянные столы.
Теперь экономка с двумя своими помощницами уставляет их пирогами, а под надзором Штраухмана рабочие выкатывают бочку пива и выносят жбаны с водкой.
Посреди двора стоит высокий столб, и утром папá с Штраухманом проверяют, крепок ли он.
Уже целую неделю до праздника Казюк, запевало во время именинных поздравлений, упражняется на этом столбе, и ему же поручается привесить на приделанные к самой его верхушке перекладины четыре фуражки.
Часа в три мы всем домом отправлялись к флигелю, и праздник начинался. Сначала шла раздача подарков, и тут вечно являлись какие-то совсем чужие бабы, из далеких деревень, которые на вопрос, что им надо, простодушно отвечали:
— Мы слыхали, что здесь подарки раздаются, вот и пришли.
Для таких незванных гостей у мамá всегда бывали запасные платки.
После раздачи подарков начинались состязания мужчин на призы. Первым, конечно, лихо влезал на столб Казюк, садился верхом на перекладину и, размахивая выигранной фуражкой, во всю глотку кричал:
«Ку-ку-ре-ку». Бегали на перегонки, прыгали в мешках и получали из рук моих родителей, смотря по заслугам, кто шапку, кто табак, кто папиросы.
Когда эта часть праздника кончалась, игравший всякие марши оркестр переходил на танцы, и скоро весь двор наполнялся веселыми, пляшущими парами, между которыми сновали ребятишки в только что полученных новых костюмах. Тут папá говорил:
— Ну уйдем, а то мы их стесняем.
Дома я с завистью слушала музыку и громкий хохот веселящихся.
Мой отец говорил;
— Если бы ты была мальчиком, тебе можно было бы повеселиться с ними, мы с братьями всегда танцевали на таких праздниках, но девочке это не годится.
Часов в одиннадцать посылался Казимир сказать, что пора кончать, и узнать, всё ли благополучно и нет ли пьяных. И из году в год Казимир, вернувшись, докладывал:
