Николай Полетика - Вoспоминания
Военная газета «Наш Вестник», издававшаяся штабом Северо-Западного фронта, обвинила евреев местечка Кужи близ Шавли в измене: они якобы спрятали немцев в погребах своих домов, и потому отступающие русские войска подверглись обстрелу от спрятанных немцев и понесли большие потери. Это сообщение Штаба Северо-Западного фронта было повторено в «Правительственном Вестнике» (Петроград) и расклеено как сенсационное сообщение на улицах.
Но это сообщение было чистейшей выдумкой, так как еврейское население было эвакуировано из Кужи задолго до прохода через Кужи отступающих русских войск.
Отступление из Литвы было самой страшной трагедией по сравнению с отступлением на других участках фронта. Сотни тысяч солдат и повозок забили шоссейные и проселочные дороги, сгоняя с них беженцев различных национальностей – литовцев, поляков, латышей, евреев. От погромов и насилий пострадало все население Литвы, но еврейское – пострадало больше всех. В августе и сентябре 1915 г. были организованы отступающими воинскими частями погромы евреев в Виленской, Витебской и Минской губерниях: здесь были разграблены и разрушены многие местечки, сожжены и разрушены сотни домов, убиты и искалечены старики и дети, изнасилованы женщины и девушки. Особенно пострадали Сморгонь, Постава, Крево, Глубокое, Докшица, Лемешкевичи. Солдаты и казаки под предлогом поисков спрятанных евреями немцев врывались в дома, грабили, ломали вещи, насиловали женщин. Евреи бежали в леса. В местечке Плотцы группа солдат-евреев с оружием в руках выбила казаков из старинной синагоги, где те разбили ковчег, порвали свитки Торы и изнасиловали женщин. В Сморгони больной старик Соболь был застрелен на глазах детей казачьим офицером. В Минске казаки согнали в лес женщин и девушек и изнасиловали их.
Германская пропаганда широко использовала эту обстановку озверения и одичания. Немцы разбрасывали в Польше и Литве прокламации с призывом: «Евреи, вспомните дело Бейлиса! Вспомните Кишинев и другие погромы!»
В июне 1915 года я сдал экзамены весенней сессии и вернулся в Конотоп. Здесь я получил свою первую работу в качестве репетитора, взявшись подготовить к поступлению в гимназию мальчугана девяти лет, сына управляющего крупной помещичьей экономией под Бахмачем. Затем я несколько дней гостил в Дубовязовке, где снова встретился с Зороховичами. Они были в ужасе от событий «на еврейском фронте». На победу России в войне они уже не надеялись, но верили в то, что Англия и Франция окажут помощь России вооружением и восстановят мощь и боеспособность русской армии.
У Зороховичей мне довелось встретиться с человеком, имя которого вошло в историю. На веранду дома Зороховичей, где мы, молодежь, сидели, поднялся полный и жизнерадостный мужчина средних лет в хорошо сшитом, но небрежно одетом костюме. Он весело и непринужденно болтал с нами, хотя мы были чуть ли не вдвое моложе его. Когда он ушел, Ирен Зорохович, лукаво улыбаясь, спросила меня:
– А знаете ли вы, кто это был?
– Нет, – ответил я, – но судя по разговору, это очень интересный человек, много видевший и переживший.
– ещё бы, ведь это Митька Рубинштейн.
– Как,тот?
– Да, тот самый!
О том, кто такой Митька Рубинштейн, уже достаточно много говорилось в газетах: банкир, спекулянт, друг «святого старца» Григория Распутина, тайного советника царя и царицы. Мои друзья сказали, что Рубинштейн объезжает район сахарных заводов на севере Украины и присматривает парочку заводов для себя. Он предвидит обесценение рубля, а денег у него больше чем нужно. Но старики Зороховичи по тем же причинам отказались продать свое имение и заводы, и Рубинштейн на другой день уехал искать счастья дальше.
В начале сентября я снова вернулся в Киев, чтобы отправиться в Саратов вместе с университетом. Юрий остался в Киеве сдать экзамен по высшей алгебре, не сданный весною. В Киеве я встретил Сашу Амханицкого. Он был мрачно настроен и рассказывал о гонениях на евреев во время летнего отступления русской армии.
«В такой обстановке окончательное поражение неминуемо, – сказал он. – Мы не можем держаться долго. Урожай этого года кое-как собрали, но дороговизна растет, рубль падает, тыл расстроен. Железные дороги с трудом снабжают армию и большие города. Если не будет решительных перемен, если царь не создаст правительство, которому поверит и народ, и общество, и Государственная Дума, то перелома не будет и дело кончится плохо. Поражение вызовет революцию».
Я не верил в такую «крайность», но Саша, знавший от своих друзей, призванных в армию, о настроениях солдат на фронте, рисовал жуткие картины распада фронта и тыла.
В середине сентября наш университет – профессура и студенты – уехали в Саратов. Нам дали 2 или 3 поезда. Библиотека, лаборатории и оборудование остались в Киеве. Базой наших занятий стал организованный накануне войны (1912 г.) Саратовский университет.
Новый учебный год в Саратове я начал хорошо. Нас, студентов, поселили в здании Саратовской консерватории, построив в аудиториях нары. Жизнь была шумная, неустроенная и неуютная. Студенты ходили группами по городу в поисках комнат на частных квартирах. И тут мне повезло. В одном из домов на Московской улице, недалеко от университета, хозяин, добродушный, с рыжинкой человек, предложил мне следующую сделку: он поселит меня в комнатке, которая служила конторой в его квартире, и будет кормить меня, а за это я буду репетировать его детей – сына и двух дочек в возрасте 10-12 лет, учащихся приготовительного первого и второго классов гимназии… Я с радостью согласился. Работы было всего 2-3 часа в день, но она почти полностью освобождала моих родителей от расходов на мою жизнь в Саратове. Мне удалось выполнить совет мамы, данный год тому назад.
Мой «хозяин» А.П. Фармаковский оказался купцом. Он был представителем украинского металлургического синдиката «Кровля» в Поволжье. И сам он, и его жена относились ко мне как к родному сыну. Я чувствовал себя в их радушной семье как дома, и мои ученики не вылезали из моей комнаты, так как им было со мной интересно. Отметки их быстро улучшились, и мои хозяева были довольны.
Саратов был глубоким тылом. Продукты дорожали, жить становилось все труднее. Но в обеспеченной купеческой семье я не чувствовал этих трудностей. Германское наступление к октябрю 1915 г. было остановлено и фронт стабилизовался. О войне и тяжелых потерях говорило обилие лазаретов и раненых, солдат и офицеров в походных шинелях на улицах, военное обучение призывников, которое велось на улицах и площадях Саратова. Призывниками была уже не только зеленая молодежь, но и «старики» 30-35 лет и даже старше, обросшие бородами. Это были ратники ополчения 1 и 2 разряда, кормильцы семей. Они не всегда – особенно призывники из национальных районов Поволжья и Урала (чуваши, мордва, татары, башкиры и т.д.) – могли разобраться в командах на русском языке. Я сам видел бородатых, степенных крестьян, маршировавших на площадях Саратова под команду фельдфебеля или унтера: «сено – солома, сено – солома». «Сено» означало «направо», «солома» – «налево». И действительно, к сапогу на правой ноге был прикреплен клок сена, к сапогу на левой ноге – клок соломы. Это существенно облегчало понимание команды. Ружей было немного, да и те – старинные берданки. Штыковому бою учили на деревянных ружьях.
