Эльдар Рязанов - Четыре вечера с Владимиром Высоцким
Абдулов. Я помню этот страшный день — 28 июля его хоронили, Слава, да?
Говорухин. Да, да.
Абдулов. И вот, вы знаете, мне стало немножко, чуть-чуть не по себе. Смотрю, говорят люди, которых Володя, ну, мягко говоря, не любил… Из тех, кто выступал…
Туманов. Выступали люди, которых я семь лет не видел у Володи дома. Уже когда мы сидели в катафалке, цветов, действительно, было что-то страшное. Наверное, в этот момент многие прозрели на этой площади. Потому что цветов было столько, что казалось, этот катафалк засы-пят. И тронуться с места не могли. Помню, лобовое стекло засыпано цветами… Рев милицейских машин… Крики, свистки, испуганные все… Испуганная Марина, уцепившись мне за локоть, говорит: «Я видела, как хоронили принцев, королей: я ничего подобного представить не могла». Я к чему это говорю? Потом, уже шутя, Трифонов скажет: «Как умирать после Высоцкого?» Смерть Володина как-то расшевелила многих, растолкала, понимаете, заставила многих перестроиться. В тот день, ты помнишь, Слава, когда хоронили, ты еще мне сказал: «Он и мертвый не дает покоя».
Говорухин. Он очень хотел быть напечатанным, Володя. Он-то ощущал себя в первую очередь поэтом.
И, конечно, как всякий поэт он хотел видеть свои стихи напечатанными. И вот мне кажется, что тут на его пути, я бы не сказал, что общество отвергло поэта или какие-то там начальники не давали его печатать. Нет. Тут, пожалуй, братья-поэты виноваты, они взялись таким плотным кольцом, они так взялись за руки, чтобы не пропустить его в литературу, что это, конечно, было просто поразительно наблюдать.
Туманов. Думаю, это главная его боль при жизни.
Говорухин. За всю свою титаническую двадцатилетнюю работу он увидел единственное стихотворение напечатанным. С купюрами, помню…
Рязанов. Сколько стихотворений у него всего?
Говорухин. Всего поэтических произведений около 750, а вообще есть произведения незаконченные…
Туманов. Володя был легкоранимый человек, он очень переживал какие-нибудь неудачи, когда что-то не получалось. Я помню, однажды мы ночью как раз заговорили о поэзии. И я коснулся, наверное, самого больного для Володи: «А что думают поэты?» Он так улыбнулся, улыбка была болезненной, говорит: «Знаешь, Вадим, меня они все считают чистильщиком». — Я не стал дальше спрашивать, я видел его болезненное лицо, его улыбку, и я специально перешел на другую тему.
Я бодрствую, но вещий сон мне снится.
Пилюли пью — надеюсь, что усну.
Не привыкать глотать мне горькую слюну:
Организации, инстанции и лица
Мне объявили явную войну —
За то, что я нарушил тишину,
За то, что я хришпо на всю страну,
Затем, чтоб доказать — я в колесе не спица,
За то, что мне неймется, и за то, что мне не спится,
За то, что в передачах заграница
Передает блатную старину—
Считая своим долгом извиниться,
«Мы сами, без согласья…» — Ну и ну!
За что еще? Быть может, за жену—
Что, мол, не мог на нашей подданной жениться,
Что, мол, упрямо лезу в капстрану
И очень не хочу идти ко дну,
Что песню написал, и не одну,
Про то, как мы когда-то били фрица,
Про рядового, что на дзот валится,
А сам — ни сном ни духом про войну.
Кричат, что я у них украл луну
И что-нибудь еще украсть не премину.
И небылицу догоняет небылица.
Не спится мне… Ну, как же мне не спиться!
Нет, не сопьюсь — я руку протяну
И завещание крестом перечеркну,
И сам я не забуду осениться,
И песню напишу, и не одну,
И в песне я кого-то прокляну,
Но в пояс не забуду поклониться
Всем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!
Пусть даже горькую пилюлю заглотну.
Говорухин. У меня подобных эпизодов много, по которым можно судить, как его любил народ. Однажды ему позвонили в дверь, он вышел, там стоит человек с бочонком, говорит: «Я пасечник. Это вам из Саян; это вам мед от нас. Спасибо за то, что вы есть!» И мы месяц на кухне пили чай с этим медом.
ТУМАНОВ. А как его любили в театре, я сейчас расскажу. Ночью, это было примерно около двух часов, Володя приехал злой, растолкал меня, я спал у него здесь. Его таким злым я редко видел. Он мне рассказал историю, которая произошла у них в театре… Был просмотр каких-то фильмов, отрывков из фильмов, где их артисты снимались. И он говорит: «Появляется кто-то из артистов, к примеру Коля, Вася, Валера, — зал смеется, хлопает. И вдруг появился на экране я — и гробовое молчание».
Рязанов. А тех встречали аплодисментами? Туманов. Тех — аплодисментами, выкриками.
Это была история, к которой Володя несколько раз возвращался, и потом уже, через несколько дней, я его все успокаивал. «И потом, знаешь, — говорит, — появляюсь я — и гробовое молчание. Понимаешь, появляюсь я — гробовое молчание. Что я им сделал? Как будто я у них что-то украл».
Говорухин. Он был очень избирательным, очень.
И не помню, чтобы он пел, когда не хотел. Уж пел он обязательно, когда сам хотел.
Туманов. Я помню, в одной из компаний какой-то подвыпивший майор еще и заказал культурную программу, требовал, чтобы Володя спел. Володя долго молчал, а поскольку этот майор не отставал, он не выдержал и, помню, говорит: «Слушай, майор, постреляй, а? А я тогда попою».
Говорухин. У него были тысячи знакомых и совсем немного людей, которые приходили в дом к Володе свободно.
Туманов. Приходили иногда незваными. И надо сказать, что Володя иногда… Ну он не был подарочным человеком в таком смысле.
Рязанов. Не подарок, да?
Говорухин. Далеко не подарок. Он мог хлопнуть дверью перед чьим-нибудь носом:
Рязанов. И хлопал?
Туманов. И хлопал, хлопал.
Говорухин. И по морде хлопал.
Рязанов. Станислав Сергеевич, расскажите, пожалуйста, как он кому-то по морде дал!
Говорухин. В 66-м году «Вертикаль» снимали, у нас затеялась небольшая драка там с балкарцами. Их было больше, чем нас, а нас было двое с Володей. Нас разняли потом, подбежали дружинники, и вообще это все закончилось, забыто, прошло. И вот в позапрошлом году я в тех же горах снимал «Детей капитана Гранта». И мне одна девушка говорит: «А вот у нас в кафе работает один друг Высоцкого». И мы с ней пошли. Я говорю: «Покажи мне»… А это тот самый шашлычник, которому двадцать два года назад Володя морду бил. Сегодня он всем говорит, что он друг Высоцкого…
