Татьяна Дашкевич - Фатьянов
— Но любовь осталась и в войну…
— Осталась, — улыбнулся главный редактор.
Стихотворение «На солнечной поляночке» было опубликовано на второй странице, заверстанное среди корреспонденции о тяжелых боях на фронте. И тот контраст настроений был так разителен, что сразу показался диким, нелепым бурно-шутливый тон фатьяновского стихотворения рядом с горькими сообщениями об оставленных городах, о злодейских преступлениях немцев, о приближении врага к Волге. <…> …На редакционной летучке Фатьянова крыли вовсю:
— Нет глубоких чувств…
— Цыганщина…
— Бездумная любовь…»
Но, прочитав печальные сводки информбюро, прокопченные степным солнцем и пороховым дымом, солдатики в отдаленных фронтовых землянках старательно вырезали из газеты опасной бритвой именно эти стихи о черноглазой невесте. И хранили их в нагрудных карманах гимнастерок, переписывали и отсылали в письмах девушкам, сестрам, женам…
Время показало, что тленно, а что вечно. Сводки с фронтов старели, сменяясь новыми, обнадеживающими. А «любовь осталась».
Где росли тополя
1. В эвакуационном Чкалове
Город Чкалов не был обделен вниманием артистов. Став эвакуационным центром, он принял под свой кров немало знаменитостей. В основном это были жители Ленинграда. Кольцо блокады смыкалось, из города спешно эвакуировали писателей, композиторов, артистов. Одним эшелоном с Ленинградским Малым театром оперы и балета был эвакуирован 35-летний композитор Василий Павлович Соловьев-Седой. За его плечами были уже балет «Тарас Бульба», песни «Казачья кавалерийская», «Гибель Чапаева», «Таежная», «Вечер на рейде». В чахлом скверике Тополя его встретили коллеги Дзержинский, Волошинов, Чулаки. Сквер стал прибежищем эвакуированных, местом встреч и знакомств. Бывало, летом здесь же и спали, расположившись на садовых скамейках. С жильем было туго, с продовольствием — того не легче. В Тополях встретился Василий Павлович с женой и шестилетней дочерью, которые приехали сюда из тылового же Куйбышева.
Соловьев-Седой не значился в штате театра. Поэтому он оказался без продуктовых карточек, без жилья. Долго искала измученная семья, где приютиться. И только в пригороде, неподалеку от элеватора, им согласились сдать комнату. Там и поселились Василий Павлович, Татьяна Давыдовна Рябова и Наташа. Пианистка Татьяна Давыдовна скоро нашла работу — она аккомпанировала певцам на фисгармонии. Выступала жена композитора в основном в колхозах, где «платили» мукой, овощами, молоком. Это — надежней денег и карточек.
«Я с Татьяной и Наташей живу в проходной комнате метров восемнадцать. Дома деревянные и зимой продуваются насквозь. Получил письмо от Сергея (родной брат композитора — Т.Д.). Он ранен, лежит в лазарете. Просит прислать папиросы (махорка ему надоела), а я сам папиросы не курил уже с полгода», — писал Василий Павлович о своей жизни сестре Надежде.
Пробиралось по тыловой России и письмо Алексея к сестре: «Родные, как вы чувствуете себя в этой самой Бессоновке? Карточки получил, спасибо. Они пришли как раз вовремя. Живу, вроде, ничего. Получил от военного совета премию 1000 рублей. А, что они, если стакан макарон стоит 80 рублей. Пишу сейчас мало, прошусь на фронт. Не пускают. 18 мая еду на полтора месяца в Уфу, потом обещают отправить на фронт. Хорошо бы. Из театра получил письмо. Они в Свердловске. <…>… Театр живет в меру скучно. Здесь сейчас жара и столбы пыли. Одно слово — степь. Целую, обнимаю вас крепко. Пусть Ия напишет. Алексей». Это письмо написано в Чкалове, в мае 1942 года.
Как по-военному похожи эти письма двух людей, которым предстоит создать великие, вечные песни…
2. Встреча в сквере
Они не могли не встретиться и встретились в жаркий летний день, ища прохлады в тени молоденьких тополей городского сквера. Пыльные голуби выхаживали по дорожкам в поисках пропитания. Узнав круглые очки и рыжеватый чуб автора замечательной песни на стихи А. Чуркина «Вечер на рейде», Алексей подошел к нему. Высокий, в огромных сапогах, застиранной гимнастерке, щегольски запрокинутой набекрень пилотке на пышных волосах, он произвел впечатление на композитора. Соловьев-Седой воочию увидел русского богатыря, пришедшего в сороковые из сказок и былин.
Он как-то сразу расположил к себе Василия Павловича. Без вступительных слов и без тени лести, с присущей ему дружелюбной радостью похвалил его песни, которые слышал в исполнении Леонида Утесова, Ирмы Яунзем. Тут же напел свои стихи «Гармоника», продемонстрировав и прекрасный голос, и неплохие композиторские способности:
В бои — атаки жаркие —
Летит мой быстрый конь.
В дареном полушалке
Завернута гармонь.
Тот полушалок шелковый
Сняла невеста с плеч.
Тот полушалок шелковый
Поклялся я сберечь.
Гармоника, гармоника,
Нарядные меха.
Эх, путь-дорога конника
Далека.
У Алексея Фатьянова всегда вместе со стихотворением появлялась если не мелодия, то музыкальная интонация и оригинальный ритм. Часто они становилось основой песни. Природное чувство песни, которым был одарен Фатьянов, остается редчайшим даром в людях.
«Если есть любовь с первого взгляда, то это был тот самый случай, — напишет композитор через несколько десятков лет в своем очерке «Алексей Фатьянов». — Не думал я тогда, не гадал, что этому парню суждено так прочно и навсегда войти в мою жизнь».
Там, глядя на темные воды Урала, Алексей рассказывал Василию Павловичу о родных Вязниках, где любят петь, взволнованно читал стихи, пел, и полностью покорил композитора своей открытостью. «Все в нем было русское и все — сродни песне. Я тогда сказал ему, что мы, пожалуй, сможем вместе создать что-то интересное». На другой день они уже пытались что-то сочинить. Сразу появилась песня для голоса и хора, та самая «Гармоника», которую солдаты называли «Полушалком»:
Мы мчались по пожарищам
Дорогою на юг,
Да лучшего товарища
Ранило в бою.
Ранен был осколком он,
Качнулся и упал,
Я полушалком шелковым
Его перевязал.
Песня эта не получила большой известности. Может быть, оттого, что была отголоском ложного, литературного романтизма недавней гражданской войны. Все же кавалерийская тематика не совсем вписывалась в картину этой железной войны, несмотря на конные рейды генералов Белова и Доватора и на то, что обозная конно-гужевая тяга не подводила. Исполняли «Гармонику» в ансамбле, но народ ее не подхватил. Но уже следующая, «Песня мщения», которая появилась на стихотворение Фатьянова «Я вернулся к друзьям», весь второй год войны была «в бою». Она была рекомендована к Сталинской премии, она скорбела о боли потерь:
