Роберт Лейси - Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон
Именно по этой причине к «Барбизонке» словно магнитом тянуло молодых вертопрахов. Они расхаживали по вестибюлю, обмениваясь шутками с дородными лифтершами, которые вечером заступали на службу, дабы оберегать целомудрие жительниц верхних этажей. Мэрр Синклер с группой других студентов академии жила чуть дальше от центра — в частном пансионе — под неусыпным надзором домохозяйки и хорошо помнит, как завидовала живущим в «Барбизонке» девушкам из-за их относительной свободы и толпящихся в холле кавалеров: «Они прекрасно проводили время. Им не составляло ровно никакого труда поступать так, как им вздумается».
А с Грейс дело обстояло именно так. Марк (Херби) Миллер, вместе с ней учившийся в академии, делится живыми воспоминаниями о «Барбизонке»: «Мы без труда поднимались до тринадцатого этажа. Там была устроена комната отдыха, а один угол отгорожен веревкой. Мы с Грейс ныряли под это заграждение и начинали тискаться. В ту пору это называлось «обжиманием» — поцелуи и всякое прочее. Мы, наверное, были похожи на щенят, которые самозабвенно кидаются друг на друга». Херби Миллер встретил Грейс в самый первый день своего пребывания в академии: «Моим глазам предстало ангельское создание. Я с первого взгляда безумно влюбился в нее, и, судя по всему, она отвечала мне взаимностью».
Порывистый и искренний, внешне напоминающий футбольного полузащитника, Херби Миллер был одним из самых привлекательных юношей-студентов набора 1947 года. Одевался он в романтическом духе, щеголяя поднятым воротником куртки для игры в поло. Работая впоследствии под псевдонимом Марк Миллер, он выступал в главных ролях телесериалов (таких, как «Пожалуйста, не надо есть маргаритки»), Однако в 1947 году он так же, как и Грейс, столкнулся с проблемой постановки голоса. «Ты всю свою жизнь будешь играть ковбоев, — предвещал ему Эдвард Гудмэн, — если, конечно, не избавишься от своего техасского акцента». Преподаватель дикции вынес свой вердикт на том же самом занятии, на котором обрушился с критикой на гнусавость Грейс. «Вот мы и делали вместе по ночам наши голосовые упражнения, — вспоминает Миллер. — Карл у Клары…» И так далее в том же духе, раз за разом, четыре вечера в неделю в течение года…
Херби и Грейс составляли симпатичную и целеустремленную пару; они вместе оттачивали свое мастерство, не забывая просматривать последние европейские киноновинки, что раз в неделю демонстрировались в Музее современного искусства. Они были пламенными почитателями недосказанной британской манеры Алека Гиннеса. Беттина Томпсон, жившая в «Барбизонке» в одной комнате с Грейс, вспоминает и более фривольные выходки.
«Однажды мы пошли посмотреть картину с участием Фреда Астора, — рассказывает она, — а потом кружились в пируэтах и танцевали на каменных ступенях собора Св. Патрика».
Грейс довелось застать чистый и веселый Нью-Йорк, без торговцев наркотиками, уличных грабителей и счетчиков на парковках. «Мы могли сидеть вечером в одних пижамах, попивая кофе, — вспоминает Мэрр Синклер, — и внезапно кто-то говорил: «Пойдемте посмотрим такую-то картину». И мы просто накидывали сверху пальто, прыгали в автомобиль, который я держала на стоянке возле дома даже не запирая его, и отправлялись в кинотеатр — не переодевая пижам».
Грейс прекрасно вписывалась в эту веселую, лишенную всякого притворства компанию, в которой степень дерзости измерялась умением незаметно протащить в комнату электрическую плойку, поскольку в «Барбизонке» строжайше запрещалось пользоваться электроприборами. Грейс была восторженной, общительной, забавной — в ней ничего не осталось от той робкой девчушки, которая, как утверждала Ма Келли, через месяц сбежит из Нью-Йорка в родные стены на Генри-авеню. «Мама, — писала домой Грейс спустя несколько недель, проведенных ею в Нью-Йорке, — это то самое место, о котором я всегда мечтала!»
В своем новом кругу друзей Грейс как бы заново превратилась в ту дерзкую негодницу, которая в рейвенхиллской школе выкидывала в окошко недоеденные обеды или же была организатором «курилки» позади грота. Барбизонские подруги вспоминают, как Грейс, одетая лишь в тонкое нижнее белье, лихо отплясывала нечто экзотическое прямо посреди коридора, а затем, услышав шум приближающегося лифта, торопилась юркнуть в свою комнату.
В отличие от других ее любовников, Херби Миллер отказывается обсуждать физическую сторону своих отношений с Грейс. «Скажем так, она была моей возлюбленной, — говорит он. — Мы познакомились еще, в сущности, будучи детьми. Мне известно одно — ее жизнелюбие и склонность к романтическим увлечениям. Она была очень увлекающейся натурой, не какая-нибудь там холодная статуя из гранита или мрамора, а наоборот — полная тому противоположность. Она излучала какое-то особое тепло, эта земная и любящая веселье девушка!»
Грейс не стала знакомить с родителями своего нью-йоркского кавалера, однако Херби удостоился чести лицезреть знаменитого дядю Джорджа: «Это был щеголеватый старикан, очень даже элегантный». Кроме того, Херби познакомился с сестрами Грейс: «Это было несколько странно, потому что она благоговела перед старшей сестрой. Пегги была ее кумиром. Я ей говорил: «Да брось ты, Грейси. Ты же намного красивей», — а она отвечала: «Да нет же!» Совершенно непонятно с какой стати, но Грейс страдала в этом отношении комплексом неполноценности».
Неуемные восхваления, свалившиеся в детстве на несравненную Бабб, не могли не сказаться на внешности Грейс, особенно когда она испытывала робость. «Временами Грейс казалась кем угодно, но только не девушкой с обложки модного журнала, — вспоминает Мэрр Синклер. — Иногда она надевала твидовую юбку, старую вязаную кофту и тяжелые роговые очки». Грейс выряжалась на манер старой девы, словно ей хотелось во что бы то ни стало походить на скромницу-зубрилку. Друзья вспоминают, как она в полном одиночестве сидела в «Барбизонке» за обеденным столом: одна-одинешенька, по-королевски прямо держа спину, в очках и с книгой — законченный образец «синего чулка».
Дик Кунс, начинающий нью-йоркский банкир, несколько раз приглашал Грейс на свидание, когда та жила в «Барбизонке», и в его памяти сохранился образ молодой женщины, еще занятой поисками собственного «я», причем эта неуверенность в себе находила выражение в одежде. «Как-то вечером, — вспоминает Кунс, — Грейс появилась в ужасно элегантном черном платье и с высокой прической. Она казалась величественной и загадочной. В следующий раз к вам на свиданье являлась фермерская дочка в коленкоровой юбке и блузке. В третий же раз она появлялась в твидовом костюме, словно какая-нибудь воспитанница частной школы — образцово-показательная барышня. И все зависело от ее настроения. Создавалось впечатление, словно она примеряет различные маски».
