Ульрика Кесслер - Ричард I Львиное Сердце
Для современников двойная измена отцу и королю была едва ли оправдываемым преступлением. И того, что Генрих умер во время столкновений с сыном, оказалось достаточным, чтобы на Ричарда легло позорное пятно отцеубийцы. Когда же Говден и Гиральд сообщают, что при приближении Ричарда у мертвого Генриха пошла носом кровь, следует иметь в виду, что современникам без лишних слов было ясно, что это должно означать. Мы знаем этот «Божий суд» из «Песни о Нибелунгах», намек тоже ясен: когда Хаген подходит к убитому Зигфриду, у того открываются раны, чем покойник прямо уличает убийцу. Отношения Генриха с его сыновьями не впервые уже приводили к трагедии: в 1183 году, участвуя в поднятом против отца мятеже, погиб его старший сын. Есть нечто роковое в том, что Генрих «убивает» слабого сына, чтобы в конце быть «убитым» сильным сыном.
Дополнительный трагический элемент в этот конфликт поколений вносит то обстоятельство, что из всех сыновей Генриха один лишь Ричард обладал теми качествами, благодаря которым он мог стать опорой своему отцу. И когда тот в 1186 году выделил Ричарду для его первого похода на Тулузу огромные денежные средства, это означало, что он не только по-прежнему поддерживал политику герцога Аквитанского, своего сына, но и то, что он ничуть не опасался использования этих денег против него самого. Это тем более удивительно, если учесть прежнюю подозрительность Генриха, и может объясняться лишь личными качествами Ричарда. И действительно, действия Ричарда в его борьбе за Аквитанию, по-видимому, также не вызвали и тени подозрения, что он будет искать прикрытия у французского короля. Занимая по существу бескомпромиссную позицию, Ричард, тем не менее, был готов пойти на определенные уступки — дважды он соглашался перейти в формальное подчинение: первый раз — Генриху Младшему, второй раз — матери. Имеется еще одно почти незамеченное историками обстоятельство, с высокой степенью достоверности свидетельствующее о глубокой лояльности Ричарда по отношению к отцу.
Хотя о нем мы узнаем только из французских источников, факт этот представляется весьма правдоподобным: в 1186 году Филипп потребовал от Ричарда, чтобы тот принес ему hominium в отношении Пуату. Согласно Ритору и Philippidos, Генрих запретил Ричарду это делать. И по утверждению Гийома Бретонского, содержащемуся в его летописи за 1187 год, отказ Ричарда Филиппу был обусловлен позицией отца. Как сообщает другой источник, «Razo», — краткий пересказ содержания одной из песен Бертрана де Борна на прованском диалекте, — отказ Ричарда принести клятву тогда, то есть в 1186–1187 годах, чуть было не довел дело до войны. Это «Razo», составленное много лет спустя и не являющееся в обычном смысле надежным историческим источником, по крайней мере вновь напоминает о разногласиях между Ричардом и Филиппом, и, что тоже небезынтересно, анонимный автор мог выразить свое субъективное мнение, усматривая причину раздора лишь в забытой клятве. Хотя не трудно допустить, что французский король действительно мог потребовать от столь могущественного вассала подобную клятву, которую тот, однако, принес лишь в ноябре 1188 года. Если такое требование в самом деле выдвигалось, то его надо было удовлетворить, тем более что нет никаких оснований полагать, что у Ричарда, в отличие от его отца, была какая-либо предубежденность против данной церемонии. После присяги в Бонмулене в 1188 году последовала присяга в июле 1189 года, в результате которой он стал герцогом Нормандским, была еще одна — поскольку узы верности были разорваны объявлением Филиппом в 1193 году войны, — и в конце 1195 года еще одна, после чего борьба возобновилась с прежней силой. Но поскольку, став королем, Ричард в своей борьбе с Филиппом гораздо большее внимание уделял проблемам права, нежели формальным вопросам своего статуса, то, надо полагать, в качестве герцога Аквитанского он едва ли мог сильно противиться принесению присяги. Таким образом, все указывает на Генриха, как основного ее противника. Помимо вполне оправданного желания избежать двойной вассальной зависимости, его запрет мог иметь еще одну, особую причину: он не хотел, чтобы Ричард, которого он воспринимал в этот момент лишь как герцога Аквитанского, получил какие-нибудь гарантии своих законных прав, так как все никак не мог отказаться от раскладывания политических пасьянсов с участием Иоанна и плетения интриг вокруг Аквитании. Этот вопрос, должно быть, поднимался на личной встрече Ричарда с Филиппом перед конференцией в Шатору в июне 1187 года, по крайней мере, известно, что последний вновь пытался возбудить у собеседника подозрения относительно намерений его отца в отношении Аквитании. И то, что в ответ на прозрачные намеки о возможной поддержке Ричард не поспешил принести Филиппу ленную присягу на верность как герцог Аквитании, свидетельствует о том, что он еще надеялся избежать разрыва с отцом, и это вовсе не противоречило бы его долгосрочным интересам. Ему хотелось унаследовать неделимое государство, и его интересы при этом совпадали с позицией французского короля, стремившегося извлечь пользу из семейного конфликта. И только в самом конце Ричарду пришлось делать выбор между отцом и королем, до этого, однако, у Генриха было две гарантии лояльности сына, которые заключались в отсутствии у Ричарда интриганских наклонностей и наличии тонкого политического чутья.
В борьбе против отца Ричард действовал более открыто и жестче, чем его братья, и известно лишь два случая, когда он воспользовался дипломатическими приемами, прибегнув, если не совсем к обману, то, по крайней мере, к хитрости. В этом проявилась еще одна сторона его личности, которая позже не раз всех удивит, а именно, стремление извлечь выгоду из различий между словесной оболочкой и смыслом высказываний, не выглядя при этом вероломным. Когда в 1183 году Генрих потребовал от него, герцога Аквитанского, присягнуть на верность Иоанну, Ричард не отверг это дерзкое требование тут же, но попросил несколько дней на размышление. И в тот же вечер он тайком покидает двор отца, мчится в Аквитанию и, распорядившись укрепить замки, отвечает отцу с безопасного расстояния, что, дескать, подумав, он пришел к выводу, что никогда не сможет отказаться от своего герцогства. Другой случай, на этот раз уже не столь безобидный, произошел поздней осенью или ранней весной 1187 года и тоже связан с Аквитанией. Гостя у Филиппа в Париже, Ричард, поддался на настойчивые уговоры отцовского посла и, в конце концов дал обещание поехать к отцу. И в самом деле поехал, но предварительно напал на Шиньон, захватил его казну и снова привел свои крепости в Аквитании в состояние повышенной боеготовности, а это лишний раз доказывает, что вопрос об этой провинции все еще оставался открытым. И лишь после этого Ричард прибыл к отцу, принес ему в Анжере ленную присягу и дал клятву на верность. Хотя одно лишь пребывание у Филиппа вполне могло рассматриваться как нарушение подобной клятвы. Во всяком случае, принимая самостоятельные решения, Ричард нарушал fidelitas[12], в самой сути которой лежала безграничная преданность. И вскоре после присяги в Анжере он совершает еще более тяжкое преступление, за которое его, однако, никто открыто не осудил: узнав о катастрофе в Палестине летом 1187 года, где разгромленные Салах ад-Дином под Хатгином христианские войска позорно отступали, Ричард, «padre inconsule»[13] и совершенно для всех неожиданно, объявляет в ноябре о своем участии в крестовом походе. То, что он был первым, как сообщают летописцы, из особ королевской крови по ту сторону Альп, принявшим такое решение, показывает, как по душе ему было это дело. Спроси он разрешение отца, то наверняка встретил бы категоричный отказ, и ему пришлось бы, соблюдая присягу на верность отцу в более широком смысле, отказаться от всех своих личных интересов и самостоятельных действий. Своим разведывательным визитом в Париж и принятием обета участия в крестовом походе Ричард дал толчок к решению комплекса проблем Вексена и Алисы, Аквитании и престолонаследия в Англии. Теперь Ричарду было уже 30 лет, и у него больше не оставалось времени пассивно наблюдать за развитием событий.
