Алексей Ловкачёв - Синдром подводника. Т. 2
По возвращении из дальнего похода коллеги из других экипажей спрашивали у наших офицеров:
— Что у вас произошло в автономке?
Официально инцидент не предавали огласке, но шила в мешке не утаишь — по авралу-то был поднят весь экипаж. Столько свидетелей!
А чтобы этой историей не притязать на исключительность, как свою, так и положения нашего экипажа, добавлю, что каждый подводник может рассказать историю из своей практики с опасностями и даже с трагедийными последствиями, а кто прослужил долго, так и не одну.
Повторюсь — ведь мы испытывали новую технику и учили новый состав экипажа управлять ею. Тут ошибки столь же закономерны, как двойки в дневниках школьников.
«04.02.1979 г., московское время 0645
Охотское море
Вспомнился спор с Бессоновым, который произошел между нами пару дней назад. Если признаться, то спор идиотский, впрочем, в этом виноват Бизон (подумала, наверное, что легко все сваливать на кого-то). Он поразил меня своей серостью. Спор был о том, почему автомашина продается гораздо дороже того, что она на самом деле стоит. Собственно, этот вопрос волновал не меня, а Юрку. Когда я ему растолковал, он сказал, что я не прав, а почему — он сам не знает. Если честно, то более бестолкового аргумента с рождения своего слышать не приходилось. А когда я ему предложил более детально разложить вопрос на составляющие, то он просто-напросто запутался в двух соснах. А насчет других вопросов он проявил свою приверженность к догмам типа:
— Это мне сказал отец, а ты откуда взял?
— У Маркса.
— Так я своему отцу больше верю.
… Теперь же, когда Бессонов предлагает поспорить, я ему в ответ советую прочитать учебник по обществоведению.
Кстати, спор у нас возник ночью, а Алексей Зырянов тогда правильно объяснил Юре одну прописную истину, после чего стал нас ругать, что мы ему спать не даем.
Данная выдержка из письма приводится не для того чтобы продемонстрировать, кто умней, тем более кто прав: чей-то отец или Карл Маркс. А чтобы показать атмосферу, царящую в заключенном в металлическую оболочку коллективе, оторванном от остального мира, находящемся на глубине ста пятидесяти метров. Находясь в изоляции от земли и солнца, группа людей живет своей внутренней жизнью, решает свои микропроблемы. В то же время этот коллектив является посланником земли и солнца, он — экипаж атомного ракетоносца. И он должен одним своим присутствием в Мировом океане решать проблему сохранения мира на планете. Об этой своей сверхзадаче мы ни на секунду не забывали.
Вывод: У нас на борту было двенадцать баллистических ракет с ядерными боеголовками, которые, угрожая агрессору немедленным отпором, поддерживали стратегический баланс сил мира и войны.
Прошло каких-то тридцать лет (для мирового процесса — это тьфу) и не стало на карте планеты государства, которое мы защищали. Спасали Родину от внешних врагов, а внутреннего — проглядели. От этого горчит в душе и неуютно на сердце. Хочется сказать: «Дорогие мои соотечественники, народы бывшего Советского Союза, будьте бдительны!»
Услышат ли меня, поверят ли? А ведь я обращаюсь из истории, из самой гущи пережитого и прочувствованного, переосмысленного и неопровержимо понятого опыта. Мой голос — это эхо попранной истины. Хотя бы к нему, уходящему во время, тающему вдалеке, прислушайтесь!
Мы понимали, что стоит за нашими плечами, как много ставок на нас сделано. Но мы были не богами, а молодыми мужчинами с обыкновенными жаркими сердцами и хрупкой против стихий плотью.
… Хочется, чтобы это время прошло быстрее и как-то незаметно, хотя этого ему (времени) и не удается, ведь каждый следит за ним и за его малейшим продвижением вперед. И как только мы проживаем день, так вечером один из нас и заметит:
— Ну вот, остался ровно месяц.
Или:
— С завтрашнего дня останется февраль, а он короткий всего 28 дней.
Поэтому при таком бдительном отслеживании времени, каждый день нам предстоит испить по часам и минутам. Видимо, глупее занятия не придумаешь. Особенно если вспомнить, как мы жили вне времени, лишь под конец, ощутив, что разлука неминуема и тогда действительно стали бережно относиться даже к мгновениям».
Гармония правды
С круговертью своих событий, заключенных внутри прочного корпуса подводной лодки, с переживаниями в наших душах, с невысказанными мыслями и чаяниями наш микромир барражирует в глубинах моря. Отдельно взятый мирок с по живому обрубленными и волокущимися в кильватере подводной лодки связями. И мы в нем, как полторы сотни Диогенов в металлической бочке. Когда афиняне готовились к войне с Филиппом Македонским и в городе царили суета и волнение, к Диогену, катящему свою бочку, обратились с вопросом, для чего он это делает. Он ответил: «Все заняты делом, я тоже». Мы тоже катили железную бочку по морям, а потому всегда были готовы к войне.
Выше я уже упоминал о своем «ноу-хау» с упреждающим докладом об осмотре отсека. Однако не все «повелись» на мое бдительное несение вахты. Был один неугомонный и бдительный товарищ, который, в отличие от некоторых вполне доброжелательных посещений, как, например, со стороны Толи Голубкова, подозревал наличие подвоха с моей стороны.
А с Голубковым дело было так. Мы уже отплавали половину автономки, когда он меня посетил, словно заглянул в гости. Вот так просто однажды появился, наполовину высунувшись из люка на торпедную палубу, и говорит с ностальгическим оттенком в голосе:
— Вот зашел к тебе, Алексей, — давно тебя не видел.
И действительно, прямо парадокс какой-то — не видеться с человеком полтора-два месяца в ограниченном пространстве длиною около ста метров. Это ж надо было умудриться! Хотя и то важно, что мы с Анатолием были в разных боевых сменах. Это обстоятельство оказалось решающим, так как в этом случае мы пребывали в параллельных мирах. Каждый из нас оказался как бы в своем временном тоннеле, который просто не пересекался с другим. И я был рад нашей встрече, так как почувствовал прямо-таки настоятельную потребность пообщаться с Анатолием, вспомнив, что и наши жены тоже дружили.
Но я отвлекся. Итак, этот неугомонный человек, который однажды проверил меня на вахте, был тезкой Толи Голубкова — Корсунов. Анатолий нес, как я бы сказал, коллективную вахту в третьем отсеке на ГКП, именно поэтому ему было обидно, что все спят на своих боевых постах, а он среди командного состава корабля вынужден бодрствовать, хоть спички вставляй в глаза. Являясь очевидцем поступления докладов, в том числе и заминок по причине спанья тоже, он был возмущен особым моим цинизмом в отношении упреждающих докладов. Ему невыносимо было слышать похвалы в мой адрес за своевременность докладов и бдительное несение службы. Толя Корсунов от этого приходил в тихую ярость или просто задыхался от негодования и зависти. Он не мог поверить (и правильно делал), что я на вахте глаз не смыкаю и бдительнейше несу службу. И дабы убедиться в своей правоте, он решил внезапно навестить меня.
