А. Солнцев-Засекин - Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова
Бом бросился бегом к ближайшим от плаца зданиям и, с трудом перескочив забор, очутился в каком-то большом дворе. В дальнем конце двора Бом различил несколько человек. Стараясь быть незамеченным ими, Бом вошел в уборную, находившуюся тут же во дворе, и увидел в ней несколько австрийских солдат. Он понял, что попал в казармы какой-то воинской части. Выйдя из уборной, Бом попытался скрыться, перелезши через стену, но был задержан дневальным, дежурившим у ворот. Дневальный вызвал дежурного своей роты. Дежурный, принимая Бома за рекрута запасного батальона, помещавшегося в казармах, стал допрашивать Бома, чего он перелезал через стену. Бом ответил, что хотел провести ночь у жены, которая якобы находится в городе и под утро возвратиться в казармы. «Ну, ступай, – сказал Бому дежурный, отпуская его, – только не опоздай на утреннюю перекличку, да принеси мне бутылку коньяка». Бом пообещал исполнить желание дежурного и, обрадованный, отправился на место условной встречи.
Штабс-капитан Чирковский и прапорщик Сирокомский были там. До утра они втроем поджидали прапорщика Вихму, но тот так и не явился. Испуганный задержанием Бома и полагая, что он один остался на свободе, Вихма, пользуясь тем, что документы были на руках у него, сразу с места побега направился на станцию железной дороги и без больших приключений достиг Румынии, а затем и России.
Наступивший день Чирковский, Сирокомский и Бом провели, прячась в кустах. Шел проливной дождь, и они промокли до нитки. Выйдя вечером из своего ненадежного убежища и так и не дождавшись прапорщика Вихму, они направились в город. Проходя мимо какого-то дома на окраине Эстергома, из окон которого доносилась музыка и пьяные выкрики, они решили зайти в него, предполагая, что это мелкоразрядный ресторан или трактир. Но дом оказался заведением еще более легкомысленного характера. Беглецы спросили себе ужин, почистили запачканные от лежания в поле костюмы и, отказавшись от дальнейшего знакомства с обитательницами дома, расплатились и покинули его. Забавно отметить тот факт, что хозяйка легкомысленного учреждения, как выяснилось после, на следующее же утро донесла в полицию о «странных» посетителях, отказавшихся от сближения с жрицами свободной любви. Небезынтересна и резолюция, положенная начальником полиции на этом сообщении и гласящая, что такие посетители могут быть только русскими офицерами, бежавшими из плена.
Увидев на станции железной дороги жандармские патрули и не имея совершенно никаких документов, так как увольнительные записки могли быть использованы только в Будапеште, беглецы не решались зайти на вокзал и, выйдя из города, направились пешком вдоль течения Дуная. Их целью было достичь Будапешта. Здесь они намеревались обождать на станции отхода какого-нибудь воинского поезда с эшелоном, отправляемым на фронт, и уже после отхода его явиться к коменданту станции и заявить, что они отстали от эшелона, чтобы быть отправленными с одним из следующих эшелонов и попытаться перейти границу по прибытии на какой-нибудь фронт.
На следующий день пути они увидели на одной из пароходных пристаней группу австрийских солдат, поджидавших парохода, идущего на Будапешт. Беглецы вмешались в их толпу, чтобы вместе проникнуть на пароход. При входе на пароход наряд военной полиции поверял документы у входящих; повернуть назад было уже поздно, но счастье на этот раз улыбнулось беглецам: кто-то толкнул шедшую впереди торговку яблоками, яблоки рассыпались по сходням, Чирковский, Сирокомский и Бом бросились помогать и подымать их, и полицейский, забыв поверить документы, пропустил их на палубу.
Здесь их ожидало новое испытание: их соседями оказалась дочь содержателя лагерной кантины, знавшая в лицо большинство военнопленных офицеров и несколько офицеров Эстергомского гарнизона, постоянно бывавших на спектаклях, которые устраивались нашим театральным кружком. Обычно перед каждым спектаклем прапорщик Сирокомский, безукоризненно владевший немецким языком, разъяснял со сцены значение пьесы и рассказывал вкратце ее содержание, и все посещавшие театр хорошо его знали.
И австрийские офицеры, и дочь кантиносодержателя долго и пристально всматривались в беглецов, и офицеры о чем-то перешептывались между собою; каждую секунду беглецы ожидали, что кто-нибудь назовет их по имени… Узнал ли их кто – Бог весть, но никто к ним не обратился и под вечер они достигли Будапешта.
Заполнив чернильным карандашом бланки увольнительных записок, они направились к станции железной дороги. Там они предполагали снять бинты и перевязки, на которых держали руки, играя роль раненых и приступить к разыгрыванию новой роли – отставших от эшелона. Но беглецы, ни разу, кажется, раньше не бывавшие в Будапеште, не знали плана города и заблудились. Было уже 8 часов вечера – время, до которого выдавались увольнительные записки лечебными заведениями, когда они, уже вблизи самого вокзала, были задержаны комендантским патрулем.
Напрасно они доказывали патрулю, что через несколько минут они будут уже в госпитале, так как Alföldi-gasse № 20, где помещался Reserve spital № 3, которым были помечены увольнительные записки, находится поблизости станции железной дороги. Напрасно заступалась за них собравшаяся публика, указывая, что записки просрочены на каких-нибудь десять минут и открыто возмущаясь, что «откормленные и засидевшиеся в тылу» солдаты комендантского управления арестовывают дравшихся на фронте и перераненных героев… Под возгласы негодования патруль препроводил Чирковского, Бома и Сирокомского в арестное помещение при комендатуре.
На следующее утро их вызвали к дежурному офицеру комендантского управления, который… обратился к ним, называя каждого по имени. Игра была проиграна. Арестованных препроводили для отбытия наказания на Эстергомскую гауптвахту, откуда они снова возвратились в концентрационный лагерь.
И вот, рассказывая мне о своих приключениях во время этого последнего побега, прапорщик Сирокомский с грустью заметил, что побег не удался, в сущности, из-за недостатка документов, а отбывать заключение за побег пришлось на гауптвахте, которая занимает второй этаж здания, в первом этаже которого свалена масса всевозможных документов, так как там помещается архив штаба какого-то австрийского (кажется 22-го) корпуса, заколоченный и не посещаемый, так как корпус находится на фронте. И когда я слушал этот рассказ Сирокомского, у меня сразу мелькнула мысль о возможности (мне трудно найти подходящее выражение, поэтому я выражусь грубо, резко и определенно) – о возможности ограбления этого архива. Я не считал тогда и не считаю теперь это ограбление преступлением; оно представляется мне исполнением воинского долга, как не есть преступление убийство в бою противника…
