Игорь Андреев - Алексей Михайлович
Михаил Федорович был очень опечален происшедшим. Но печаль преодолел и с новой энергией принялся за сватовство.
Ближайшее окружение царя, не отказавшись от мысли уговорить королевича принять православие, одновременно искало другие способы развязать проклятый «узол». Князь С. И. Шаховской предложил вести Вальдемара под венец без перекрещивания, ибо сказано ведь в Послании апостола Павла к коринфянам, что «святитца муж неверен от жены верны». Богословские изыски князя-письменника стоили ему дорого: взявшие верх противники Вальдемара отправили Шаховского на далекое воеводство. Когда же спустя несколько лет по своем возвращении он имел неосторожность заявить, что писал то, «исполняя повеленье блаженные памяти государя царя и великого князя Михаила Федоровича», то едва не поплатился «за клевету» головой. Надо было быть очень неосмотрительным, чтобы в 1647 году бросить тень на благочестие почившего государя. Между тем совершенно ясно, что Семен Шаховской действовал в 1644 году если и не по прямому повелению царя, то с его молчаливого согласия, предугадывая потаенное желание государя. Но предлагал он вещи слишком смелые, или, точнее, слишком сомнительные — «королевичу быть в Московском государстве некрещену», — чтобы можно было прибегнуть к ним[51].
После неудачной попытки побега для датчан были введены новые ограничения и строгости. Однако из этого вовсе не следует, что режим пребывания принца приравнен был к острожному. Вальдемар забавлялся охотой. Другим развлечением стало наблюдение за церемониями встречи послов. В начале сентября в Москве объявился турецкий посол, и сам Алексей Михайлович отправился к Вальдемару звать смотреть встречу. 10 сентября принц был приглашен к царскому столу, а на следующий день его вновь навестил Алексей Михайлович, и «время у них прошло в любви и дружеском расположении». Памятуя о любознательности Алексея Михайловича, можно предположить, что общался он с королевичем охотно. Здесь ему было все внове. По сути встречи с Вальдемаром помогли юному Алексею Михайловичу если не осознать (едва ли он об этом задумывался), то увидеть на бытовом уровне разность двух миров — своего, русского, и «немецкого», европейского. Проявлялась она не только во внешнем различии — то уже было для царевича делом привычным, а во множестве иных мелочей, в обхождении, в манере вести себя.
Неизвестно, уговаривал ли Алексей Михайлович принца перейти в православие. С годами Тишайший приобрел прямо-таки болезненную страсть к поучениям и наставлениям, так что он вполне мог на свой страх и риск «дебютировать» на этом поприще во время общения с Вальдемаром. При таком повороте неудача ему, конечно, не в укор — поражение потерпели уговорщики и посолиднее, чем пятнадцатилетний поборник православия. Не должны были пройти мимо юноши и споры о вере, сильно будоражившие все московское общество. Тогда много говорили об учености греческого и киевского духовенства, привлеченного для одоления сторонников «богопротивного Лютера». Так Алексей Михайлович усваивал мысль если не о первенстве греческих и киевских учителей-дидаскалов, то по крайней мере об их непременном участии при устроении русского религиозного просвещения.
17 сентября царя и царевича принимал у себя на дворе Вальдемар. По русскому обычаю придворные потребовали, чтобы Хозяева были без оружия. Королевич и здесь возразил, что у них, напротив, оружие к чести и к обороне государя. Михаил Федорович не стал настаивать (!) и пришел к вооруженным датчанам. Все эти уступки, на первый взгляд мелкие и несущественные, на самом деле были вопиющим нарушением общепринятых обычаев. И уж если они нарушались с ведома и попустительства самого царя, то для этого необходимы были очень веские мотивы.
Они скоро были «обнародованы»: своей ласкательностью и вниманием царь все еще надеялся сломить упрямство Вальдемара. Иностранный свидетель, оставивший описание приема царя и царевича, сообщает, что во время обеда дядька царевича Б. И. Морозов, «перемигнувшись» с Михаилом Федоровичем, громогласно порадовался любви между государем и графом и добавил, что она стала бы еще большей, соединись принц с царем в вероисповедании. Вальдемар тотчас парировал: он готов платить царю за его любовь даже кровью, но не верой.
Ответ этот не устроил Морозова, и он вновь принялся уговаривать принца. Настырность Бориса Ивановича вывела из себя даже царя, который велел боярину отойти. Тот спьяну заупрямился, и тогда якобы Алексей Михайлович, схватив боярина за грудки, вытолкал его вон. Этот эпизод стоит запомнить: при том огромном влиянии Бориса Ивановича на Алексея Михайловича, о котором пойдет речь дальше, последний в минуту раздражения готов был на поступки вполне «царские» — встряхнуть и выгнать, что, конечно, для людей типа Морозова было побудительным мотивом постоянно заботиться о прочности своего влияния. А вдруг когда-нибудь Тишайший в самом деле встряхнет и выгонит безвозвратно?
Общение принца и Алексея Михайловича продолжалось и в последующие месяцы. В конце декабря 1644 года они вместе наблюдали за приемом персидского посла, затем обедали у царевича. Во время обеда в палату вошел Михаил Федорович — обласкал гостя и вновь стал уговаривать принять православие. Последовали очередной отказ и новое неудовольствие государя.
Видя, что смелость и упрямство пока не дают результата, Вальдемар решил прибегнуть к хитрости. В конце июня 1645 года пронесся слух, что принц заболел сердечною болезнью — тоскою, отчего не ест и может разделить судьбу своего дяди Иоанна, жениха Ксении Годуновой. Михаил Федорович переполошился. Однако русские сторожа быстро развеяли опасения: «хворый» граф не выдержал свою роль и к вечеру весело пировал в кругу своих придворных, обильно поглощая под звуки цимбал присланные царем романею и рейнское.
Дело затягивалось и запутывалось. Приходилось считаться с неудовольствием датчан и их короля. Правда, высказывая беспокойство о судьбе сына, Христиан IV не менее Михаила Федоровича был заинтересован в благополучном исходе сватовства. Начавшаяся война со Швецией складывалась на редкость неудачно. Подписанный чуть позднее, в 1645 году, мир в Брёмзебро лишит Данию не только островов Эзель и Готланд, но и права сбора со шведов Зундской пошлины. Понятно, что мрачная перспектива утраты «святых ключей» от входа в Датский рай — Балтийское море — побуждала к активному поиску союзников. Так что упрямство Вальдемара, при всем протестантском патриотизме, вызывало в Копенгагене вздохи сожаления, достаточно сильные, чтобы их услышал сын короля.
Между тем в Москве особенно ретивые царские «доброхоты» попытались прибегнуть к последнему радикальному средству. Они обратились к помощи «ведунов», которые должны были разом «приворожить» принца к православию и царевне[52]. Но и колдуны не помогли. Вальдемар по-прежнему «костенел» в своей вере. Сам патриарх открыто выказывал недовольство. Однако мягкий и покладистый Михаил Федорович продолжал надеяться на лучшее. 4 июля 1645 года был устроен новый диспут. На этот раз его местом стали государевы палаты, что свидетельствовало о серьезности намерений. Но сцена была скомкана с самого начала: не пришел заболевший Михаил Федорович, которому жить оставалось всего девять дней. Узнав о болезни царя, на диспуте не появился и Вальдемар. Еще раньше он жаловался царю, что про аргументы его стороны «вашему царскому величеству не все подлинно объявлено». Ситуация повторялась — так стоило ли попусту тратить полемический запал?
