Евгения Шацкая - Великие стервы России. Стратегии женского успеха, проверенные временем
Вскоре случилось событие, которое повлекло спад политической карьеры Александры Коллонтай. В феврале 1918 года, когда большевики отказались подписать мирный договор с Германией, немецкие войска перешли в наступление. Наркомвоенмор Павел Дыбенко сам отправился на фронт под Нарву, командовать войсками. Он был хорошим организатором, но не имел ни малейших способностей в тактике ведения боевых действий. Первый Северный летучий отряд революционных моряков под командованием Дыбенко, прибыв на фронт, захватил цистерну со спиртом. Последствия вполне предсказуемы. В первом же бою пьяные морячки потерпели поражение и сбежали с линии фронта.
В марте 1918 года, на IV съезде Советов было принято решение «об отставке с поста наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву наступающим германским войскам». Одновременно несколько фронтовых комиссаров обвиняли его в «пьянстве, приведшем к трагическим последствиям». Дыбенко арестовали, было начато следствие. По законам революционного времени бывшему наркому грозил расстрел.
Александра бросилась на защиту любимого, зная, чем грозит ей этот поступок. Она написала заявление об отставке с поста Наркома государственного призрения, что, было, разумеется, очевидным протестом. Ей этого не простили. Но разве ее волновали такие мелочи в тот момент?
Она пишет Павлу: «Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное – несправедливо. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ…» И еще: «Вся душа моя, сердце, мысли мои, все с тобою и для тебя, мой ненаглядный, мой безгранично любимый. Знай – жить я могу и буду только с тобой… Будь горд и уверен в себе, ты можешь высоко держать голову, никогда клевета не запятнает твоего красивого, чистого, благородного облика…»
Александра обивает пороги высших инстанций, она умоляет простить Дыбенко. Даже решается на немыслимый, казалось бы, шаг. Выпросив свидание с Павлом, ожидающим решения Военного трибунала, она предлагает ему сочетаться законным браком. Она, ярая противница официальных связей, кричащая, что для любви не требуется никакого документа, решается на этот шаг. Ради него, ради любимого.
Позже Коллонтай напишет в своих воспоминаниях: «Я не намеревалась легализовать наши отношения, но аргументы Павла – если мы поженимся, то до последнего вздоха будем вместе – поколебали меня. Важен был и моральный престиж народных комиссаров. Гражданский брак положил бы конец всем перешептываниям и улыбкам за нашими спинами…»
На следующее утро все газеты написали, что Павел Дыбенко и Александра Коллонтай сочетались законным браком, о чем в Книге актов гражданского состояния была сделана первая запись. С тех пор и существует легенда о браке номер один, от которого ведет отсчет история советской семьи. На самом деле никакой записи не было. Спасибо фиктивному сообщению, теперь Александра могла спасать Павла на правах законной жены. И чудо свершилось: Дыбенко отпустили, правда, только до суда, «под поручительство законной жены», без права выезда из Москвы.
И тут Дыбенко наносит жене удар, подлый и жестокий. Несмотря на запрет, он уезжает в Курск, где стоят верные ему войска балтийских моряков. Радость освобождения он делит не с Александрой, потерявшей все ради его спасения, а со своими друзьями – балтийцами.
Нет, это был еще не разрыв, а всего лишь первый звоночек, который ослепленная любовью Александра не хотела слышать. Она по-прежнему любит Павла. Коллонтай приняла предложение сформированной в ЦК агитбригады отправиться по Волге на теплоходе «Самолет». Они встретились вновь лишь спустя несколько месяцев, перед отправкой Павла на фронт, и страсть вспыхнула с новой силой. «Мой бесконечно, нежно любимый, – писала она ему в разлуке, – всю эту неделю я провела в безумной, лихорадочной работе. Когда работаешь, не чувствуешь так остро разлуки с тобой, но стоит работе оборваться – и на сердце заползает тоска. Не люблю приходить в свою холодную комнату одинокой женщины. Я опять одна, никому не дорогая, будто снова должна бороться с жизнью, не ощущая ничьего тепла. Ты же далеко, мой мальчик…»
В безумные дни красно-белого террора они встречаются урывками. Он воюет в Украине, она работает в Москве. «29 декабря 1918, – писала в дневнике Коллонтай. – Ворвался Павел, привез выкраденные у белогвардейцев документы – и снова уехал на фронт». Он по-прежнему очень любил ее, при малейшей возможности передавая в голодную Москву продукты. «Родной, – благодарила его в письме Александра, – опять ты меня балуешь, я получила гуся. Спасибо, спасибо!»
Они встречались – в вагонах, в чужих квартирах, в отведенных на одну ночь разномастных помещениях. Свидания их были коротки. Не только часы, каждая минута, проведенная вместе, была на вес золота.
Летом 1919 года Павла Дыбенко переводят в Крым, в Симферополь. И Александра едет к нему. «Лучше бы не приезжала», – напишет она через некоторое время в своем дневнике. В кармане гимнастерки мужа Александра обнаружила сразу две записки от разных женщин. Одна была подписана: «Твоя, неизменно твоя Нина». А вторая, без подписи, написана слишком знакомым подчерком, в котором она узнала подчерк своей секретарши, девятнадцатилетней Тины Дюшен.
Ревность, чувство, которое, казалась, было неведомо Коллонтай, прошлась острым ножом по горлу. Разве могла она, пятидесятилетняя, вступить в открытую борьбу с молоденькой девушкой? Поэтому и решила уехать, оставив на столе записку: «Павел! Не жди меня и забудь. Воюй за наше светлое коммунистическое будущее, за счастье пролетариев всех стран». А в дневнике появились строчки: «Умом понимаю, а сердце уязвлено. Но, может быть, это уже конец? Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!» И еще: «Как же так?! Всю жизнь я утверждала свободную любовь, свободную от ревности, от унижений. И вот пришло время, когда меня охватывают со всех сторон те же самые чувства, против которых я восставала всегда. А сейчас сама не способна, не в состоянии справиться с ними».
Дыбенко посылает ответное письмо. Безграмотное, но такое пылкое: «Шура, мой милый, мой нежно, нежно любимый Голуб. Скажи хотя бы одно: могу ли я взглянуть на твои милые родные очи? Скажи, осталась ли хоть капля любви в твоем сердце? Спаси меня, не дай погибнут. Иначе погибнет моя первая любов к тебе. Скажи хоть слово, разреши хоть слушат звук твоего милого, нежного голоса <…>. Милый Голуб не дай погибнут мне. Дай ответ скорее. Знай что твое письмо был мой надгробный акт. Вечно вечно твой нежно нежно любящий любящий тебя Павел».
