Иван Толмачев - В степях донских
Дни испытаний
Стояли не по-весеннему жаркие тихие дни. Под майскими лучами солнца обильно парила истосковавшаяся по лемеху жирная донская земля. А хлеборобы, занятые войной, не могли приложить к ней своих рук — вот и порастала она густым травостоем, цвела кроваво-красными кулигами тюльпанов да пахучей кашкой, играла под лаской теплого ветра колосьями прошлогодней падалицы.
По утрам, когда еще горизонт только-только начинал подплывать вишневым соком майской зари, в донецких степях — в низинах, в затерновелых балках, в вилюжинах суходолов — сиреневой дымкой стелились напоенные запахами цветущей степи туманы. Раньше в такие вот часы здесь слышались крики погонычей, скрип ярем, виднелись запыленные, пропотелые рубахи хлеборобов: каждый спешил бросить пораньше зерно в благодатную почву.
Теперь же пустынна степь. И земля лежит мертво, сиротливо, вот уж который год ждет своего хозяина. На его все нет, мыкается он по фронтам, льет горячую кровь «за волюшку-волю, за матушку-землицу». А она, эта землица, рядом, рукой подать — обильная, щедрая, доступная всякому, кто приложит к ней свой труд.
В ту весну 1918 года густо пылили бескрайние степные шляхи на Дону. Это шагали по ним немецкие войска, катили колеса пушек, многочисленных обозов, машин. Бинокли офицеров жадно шарили по складкам степи, пыльные уланы поили коней в студеных криницах, по казачьим станицам разносилась гортанная, чужая речь.
— Маленький Дон, — цокая языками, с восторгом произносили оккупанты непривычное название реки и указывали кожаными хлыстами на Северный Донец.
Приближались чужеземцы и к Гундоровской, которую несколько дней назад взял отряд К. Э. Романовского. Заняв оборону на пристаничных высотах, красногвардейцы вот уже несколько дней отдыхали. Щаденко, узнав о приближении противника, немедленно выехал на позиции. Побуждали его к этому и тревожное донесение от знакомых красногвардейцев о случаях мародерства и пьянки, чего в отряде Романовского никогда не замечалось.
Старенький, запыленный «мерседес», оставляя за собой серый хвост пыли, затерялся в зелени станичной окраины и, круто развернувшись вправо, выскочил на площадь к церкви. К удивлению Щаденко, там толпилось огромное число жителей. «Что бы это значило?» — подумал он и, остановив машину, направился к толпе. Еще не доходя, услышал взрывы безудержного смеха, отчаянный гам, крики, перебранку. Стоявшие с края, видимо узнав в нем начальника, бросились навстречу. Первой запричитала вырвавшаяся вперед всех высокая седая старуха:
— Что-о-о-о делают окаяннаи-и-и, что делают! Вы старшой, ай нет?
Получив утвердительный ответ, она продолжала причитать, грозя костлявым кулаком в сторону толпы:
— Антихристы! Богохульники!
Не дослушав сбивчивое объяснение старухи, Щаденко решительно шагнул в толпу и, растолкав плотное кольцо, оказался в передних рядах. То, что он увидел, заставило его содрогнуться и рывком расстегнуть кобуру револьвера.
В кругу под шутовские выкрики и хлопанье ладоней плясал священник местной церкви. Измученный, загнанный старик, облаченный в парадную ризу, еле передвигал ноги. Со всех сторон неслись понукающие крики:
— Больше жизни, батя!
— Шпарь вовсю! Жги! Жги!
Щаденко остановил старика и в бешенстве крикнул:
— Что вы делаете, подлецы?! Где командир? Где Романовский?
Ближние бросились врассыпную, но другие, мертвецки пьяные, продолжали выхлопывать в ладоши.
Щаденко схватил одного из подвернувшихся под руку и так встряхнул, что тот потерял дар речи:
— Где ваш командир, я спрашиваю?
— Вон он, — заикаясь, проговорил парень и указал на распахнутые настежь церковные ворота. И как раз в это мгновение в широком проеме двери показались три несуразные фигуры. Передний — высокий, мордастый детина вышагивал в ризе. Рыжие длинные волосы взлохмачены, через плечо винтовка, у пояса огромный маузер, в обеих руках дымящие кадила. Его сопровождали два моряка в лихо сбитых набекрень бескозырках. Все трое орали, коверкая какую-то молитву, пересыпая ее отборной матерщиной.
В это время они и увидели стоящего посреди круга с оружием в руке Щаденко. Увидели и запнулись.
Видимо поняв, кто перед ним, и надеясь на помощь дружков, рыжий верзила приободрился и, выпятив широченную грудь, чертом пошел на Ефима Афанасьевича.
— Ты што, гад, против Красной гвардии? Буржуев защищаешь? Бей его, братва!
— Руки вверх, сволочь! — крикнул Щаденко и выстрелил в воздух. Верзила, видя, что никто ему не помогает, вместе со своими собутыльниками бросился в сторону, норовя улизнуть, но путь ему преградили прибывшие в станицу Литвинов, Попов и другие красногвардейцы. Мы с трудом скрутили руки бандиту и обезоружили. Двое его собутыльников успели сбежать, за ними погнались наши бойцы. А на площадь уже спешил Романовский.
— Твой? — угрожающе спросил Щаденко, указывая на связанного.
Тот покачал головой:
— Нет, не мой.
— Допросить и наказать! — приказал Ефим Афанасьевич. И только успел сказать это, как бандит рывком вскочил на ноги и, разметав окруживших его красногвардейцев, бросился бежать. Кто-то из них успел нанести ему сильный удар плетью по голове. Заревев диким голосом, бандит рухнул на землю.
В штабе обыскали его. Из карманов и сумки высыпали на стол награбленное церковное серебро. В это время в помещение ввели тех, что щеголяли в бескозырках, хотя на флоте никогда не служили. На допросе они все выложили начистоту. На эту «операцию» их надоумил атаман станицы Гундоровской Маркин. Перед ними поставили задачу: настроить население станицы против Красной гвардии.
Колокольным звоном собрали жителей на площадь. Рассказали о подлых проделках атамана. Потом зачитали приговор военного трибунала: провокаторам — расстрел!
Последние слова приговора потонули в мощном гуле одобрения. Тут же, на площади, его привели в исполнение.
Всю ночь не спали командиры: ходили по окопам, беседовали с бойцами, проверяли правильность установки орудий; торопили с подвозом патронов, снарядов.
— Подходят немцы, надо быть готовым к отпору, — внушали они красногвардейцам.
А утром, когда чуть-чуть забрезжил рассвет, ахнула залпами артиллерия. Сотни снарядов, с шепелявым свистом буравя воздух, понеслись над степью, и вымахнули исполинские шапки разрывов над окопами — немцы начали наступление. Их поначалу никто не видел, и степь по-прежнему казалась пустынной. Только где-то за буграми размеренно, часто гремело счетверенное эхо выстрелов да вторили ему сплошные разрывы. Так длилось с полчаса. Потом все стихло.
