Сергей Черняховский - Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012)
Политика Гайдара и внедрение отживших смитовских моделей в экономику сделали производство невыгодным, внедрение инноваций — почти невозможным, разрушило науку, здравоохранение, образование. Заставили хозяйство страны работать на выгоды сегодняшние, принципиально закрывая возможности постановки и реализации тех программ, которые направлены на стратегические цели. И даже то, что есть в позитиве (но по сравнению не с 1990-м, а с 1992–1993 гг.), мы имеем не за счёт политики Гайдара и рынка, а за счёт преодоления её последствий и ограничения рынка. И просто за счёт того, что цена на нефть в 2000-е годы в несколько раз превосходила цену на нефть в конце 80-х.
Казалось бы, всё это — неопровержимые доказательства трактовки «Гайдар — чудовище». Но только это еще большая неправда. И сам Гайдар, обреченно твердивший на протяжении последних лет: «Ну не было к концу 1991 года никакой могучей советской экономики», — стократно прав. Возглавь он правительство в 85-м — может, это был бы совсем другой Гайдар. И совсем иная политика. Во всяком случае, при всей своей ирреальности, в экономике он понимал больше, чем Горбачёв. И, кстати, есть немало свидетельств того, что в середине 80-х Гайдар был твёрдым антирыночником. Он всегда был таким, каким его делал информационный мейнстрим. Но он возглавил не «могучую советскую экономику», пусть даже с накапливавшимися в ней к 80-м противоречиями. Он возглавил её развалины. И превращена она в развалины не им. А в первую очередь правительством Рыжкова и политическими авантюрами Горбачёва. Все забывают, что ни в 90-м, ни в 91-м ещё не наблюдалось снижения производства промышленности в СССР. Но только на полках уже почти ничего не было. Промышленность работала, товары по пути в магазин куда-то исчезали. Зато сразу появились, когда стало возможно устанавливать на них любые цены.
Разрушительные эксперименты с нелепым созданием кооперативов (нелепым, во всяком случае, в той форме, в какой осуществлялись), «радикальной экономической реформой» (её навязали стране вовсе не Гайдар с Чубайсом, а Рыжков с Абалкиным) создали ситуацию перекачивания безналичных рублей в наличные и резко умножили денежную массу, намного превысившую товарную. А в результате всё это опустошило полки магазинов. Это последние советские правительства, а не первые «демократические» разрушили систему планирования. Это они стимулировали своими подходами предприятия к тому, чтобы отказываться от выпуска дешёвой продукции в пользу дорогой. Это они создали ситуацию, когда продать сырьё за границу стало выгоднее, чем производить из него товары. Это политика Горбачёва, а не Гайдара, разрушала экономические и хозяйственные связи. Это пропаганда тогдашнего ЦК КПСС и его СМИ заставляли обывателя грезить о рынке и категорически отвергать любые цивилизованные подходы к управлению экономикой.
Гайдару предложили руководить экономикой, когда она была растоптана Рыжковым и командой его безграмотных экономистов-рыночников. Когда Горбачёв сделал страну неуправляемой. Когда общество истерично требовало рынка и верило только в рынок. Реально было два пути действия. Либо твёрдо и решительно уходить от рыночной наивности и диктаторски вводить систему гарантированного распределения, а потом петровскими методами выкорчёвывать рыночную ересь. Этот шанс на спасение был упущен в августе 1991-го. Либо действовать в соответствии с общественными ожиданиями, фобиями и наивными учебниками времён Адама Смита. Гайдар сделал то, что в этих конкретных условиях он мог сделать в рамках поставленной задачи движения к рынку. Но не он, а общество поставило ему безумную задачу. Общество бредило рынком и не желало другого. Сложно сказать, понимал ли Гайдар тогда, что общество делает нелепости. Но он сказал: «Вы хотите рынка? Вы ради рынка отказались от своих идеалов и от своей памяти? Вы хотите променять право первородства на колбасу? Тогда пристегните ремни — сейчас вы узнаете, что это такое на самом деле».
Виновен не Гайдар. Виновны те, кто довёл пусть даже противоречивую экономику СССР начала 80-х до состояния 91-го. И навязал стране нелепую мечту о рынке. Беда не в том, как Гайдар повёл страну в сторону рынка. Он повёл так, как в тех условиях было возможно. Беда в том, что в принципе был избран этот путь. Порочен не Гайдар с его правительством — порочен рынок. Гайдар же, судя по тоскливому выражению его глаз и по некоторым слухам о его пристрастиях последнего времени, что-то возможно и понял. И не выдержал. Он всё больше любил виски. И всё больше писал книги. Точнее, фиксировал в тексте свои не отличаемые им от жизни видения. Правда, посмотрев на все то, что он натворил в 92-м, он всё время предупреждал: впереди может быть ещё хуже. Потому что где-то, чутьём много читавшего человека, понимал: путь порочен. Но сказать прямо смелости не имел. На одном уровне сознания он понимал, что путь, по какому пошла страна, абсурден. На другом — отстаивал правильность своих действий. Понимая: признав правду — лучше не жить. Даже когда 3 октября 1993 года призвал московских политических маргиналов к оружию для поддержки антиконституционного мятежа, он защищал не Ельцина. Он защищал своё право жить в мире им же созданной для себя иллюзии. Право не признавать своих ошибок и преступлений.
Разум подсказывал ему: «Ты — преступник». Страх увидеть правду твердил: «Да нет, ведь я делал все, как у Смита и в американском учебнике!». Долго так жить было нельзя.
16 декабря 2009 года он вновь встретился с Чубайсом и Ясиным. Они вновь пытались уверить его в его гениальности. К вечеру, после сердечного приступа, у него образовался отёк легких.
Виски больше не помогало.
Антиэкономист
Чубайс вообще довольно редко оглашает свою позицию по тем или иным значимым событиям повестки дня. Во-первых — она и так понятна. Во вторых — он предпочитает кулуарное политическое действие публичному и текущее менеджерское — пропагандистскому. Он вообще больше делает, чем говорит. Другой вопрос — что именно. И какой вред приносит.
И если он свою позицию публично все же оглашает — значит, вопрос, по которому он ее оглашает — признается им особо значимым и существенно задевает его интересы.
Поэтому значимо не то, что он болезненно, негативно и некорректно отреагировал на оглашение позиции Глазьева по вопросам стратегии экономического развития страны: было бы странно, если бы он ее приветствовал, Чубайс и Глазьев — идеологические и политические антиподы.
Значимо то, что он отреагировал публично. Потому что, в первую очередь, это означает признание значимости проекта Глазьева и — признание ее угрозы для курса, который проводит Чубайс и для интересов тех людей и групп, которые представляет Чубайс и которые стоят за Чубайсом.
