Валентин Медведев - Чтобы ветер в лицо
— Пятьдесят два.
— Будет больше! Вот в чем смысл твоего служения Родине.
— В боях я больше перебиваю! — вспыхнула Роза.
— А разве вам в школе не говорили, что каждый удачный выстрел снайпера стоит нескольких десятков в бою? Пойми, Шанина, выстрел снайпера действует на психику врага, враг начинает осторожничать, ему начинает казаться, что снайпер за ним по пятам следует. Разве вам не говорили об этом?
Роза опустила голову.
— Ты помнишь как они под Витебском заерзали, когда узнали о нашей группе снайперов.
— Красивую жизнь обещали, — покраснев, сказала она.
— Вот, вот! Красивую жизнь, — подхватил подполковник и вдруг, совсем уже по-другому, доверительно сообщил Розе о том, какие меры принимает враг для ликвидации группы снайперов. — Действуй осмотрительно, Шанина. Они и здесь охотятся за вами, будь очень внимательной на своей позиции.
— Товарищ подполковник! Значит, и вы запрещаете…
— Только тогда, когда деваться некуда, когда это неизбежно, необходимо. Только в таких случаях.
Она думала — подполковник добрее всех других, думала, он все поймет, потому и говорила так откровенно.
В комнату вошел комдив.
— Оправдывается? — мельком взглянув на Шанину, сказал генерал, опускаясь в кожаное старинное, разукрашенное бронзовыми венчиками кресло.
— Просит постоянный пропуск на передовую, — улыбнулся подполковник.
Скользнув глазами по лицу Розы, генерал махнул рукой.
— А она, кажется, и без него обходится.
Вот только когда взглянул на свои часы подполковник. Роза это заметила.
— Разрешите идти, товарищ генерал?
— Разрешаю, Шанина, если у тебя тут все. Разрешаю.
И не ушла.
Хотела сказать что-то очень убедительное, но это «что-то» в самую нужную минуту затерялось, вылетело из головы, оборвалось дыхание, горькие предательские слезы заволокли глаза. Она поправила выбившуюся прядь волос, безотчетно шагнула от двери к столу. Лучше бы она ушла не оглянувшись, чтобы не увидели ее лица. Щеки горят, слезы не сдержать, а тут еще на беду платочек остался на столике, там, дома. Все беды одна к другой.
Провела ладонью по одной щеке, по другой и снова почувствовала острую, неодолимую потребность сказать им такое, чтобы поняли наконец, что не властна она управлять своим сердцем, что это оно зовет ее в бой к солдатам самого переднего края.
— Ах ты, скажи, беда какая! — притворно вздохнул генерал. — Человек, понимаешь, в бой просится, а его не пускают.
Комдив подошел к Розе, по-отечески положил руку на плечо девушки.
— Пойми, Шанина, наконец, пойми своей горячей головой, ты нам нужна живая. Живая, понимаешь, правофланговая группы снайперов нужна. А без тебя на кого равнение держать твоим подружкам?
— Даю вам, товарищ генерал, честное комсомольское слово, никогда больше под огонь зря не полезу.
— Отлично! Умница! Поняла наконец! — улыбнулся генерал. — Верю, Шанина, твоему комсомольскому слову. Разрешаю идти.
…Роза достала свой дневник и записала: «Была у генерала Казаряна и начальника политотдела дивизии. Просилась на передовую. Плакала, когда не пустили». Перечитала. Задумалась. Мысли умчались к берегу Устьи. Осеннее утро, грустные глаза матери. «А то останься с нами, — шепчет она, — вот отец говорит, скоро школу у нас в Едьме новую откроют». Ответила: «Я вернусь, мама, вот кончу техникум и приеду в нашу школу ребятишек учить».
Дорога в Архангельск. Немного на машине, потом пешком, затем на возу с сушеной рыбой. Километры под холодным дождем. Все дальше и дальше от дома.
Прислушалась к громыханию танков и тягачей с пушками. Взглянула на последние строчки в дневнике и приписала: «Если бы люди знали, какая у меня страсть быть вместе с бойцами на самом переднем крае, уничтожать гитлеровцев».
Спрятав дневник, подумала: «Вот так бы и надо было сказать генералу»…
На самом переднем краеЗнойный июнь сорок четвертого года катился над фронтовыми дорогами белорусской земли пыльным, въедливым маревом, густо замешанным на терпких дымах пожарищ. Рев наших «ястребков» в высоком небе твердо свидетельствовал, что оно, это небо, наше! По всему видно, скоро надломится вражья хребтина на этой многострадальной земле, недолго осталось ждать конца войны. А когда придет такой день и час — этого из траншеи не угадаешь. Отсюда далеко не видно. Перед глазами стена орешника, за плечами — торфяники в синем дыму. И небо. И все.
И вот в такой тихий день две смерти. Два молодых пехотинца сражены пулями вражеского снайпера. Только что оживленно обменивались последними новостями из дома, делились планами на будущее. Чуть подняли над бровкой головы, и готовы. Там, в туманной заводи орешника, — снайпер.
Вот почему появление старшего сержанта Шаниной в траншеях первой линии обороны 1138-го стрелкового полка обрадовало солдат. Розу здесь уже знали. По газетным фото, боевым листкам, со слов агитаторов. Да и видели девушку в боевых порядках не раз.
Солнце чуть-чуть склонилось к закату. Кто-то посоветовал «протащить пилотку» на палочке вдоль бруствера. Взглянула на советчика строго, но не зло. Молод, по всему видно, зелен еще, хоть и сержант. Что он понимает в охоте? Шепнула, чтоб другие слышали:
— Ты что, друг, думаешь, там дурные сидят?
Солдаты зашикали на советчика: не суйся, мол. Шанина сама отлично знает, с чего начинать охоту за снайпером и чем заканчивать ее. А она, присев на корточки, занялась оптическим прицелом своей винтовки.
Ловко скользнув по ходу сообщения, Роза прильнула к глиняной стенке траншеи. Она чутко прислушивалась к какой-то глухой, пустынной тишине переднего края.
Минуты, часы напряженного ожидания. Наконец, щелкнул одиночный выстрел. Потом — второй. Девушка подползла к сержанту.
— Ну вот и расквиталась. А ты смотри, сержант, все-таки зря не давай солдатам разгуливать, кто знает, сколько их там…
— А ты и завтра приходи, сестренка. Может, еще пару гадов на тот свет спровадишь. — И улыбнувшись, добавил: — Увеличишь счет перед вступлением в партию.
Покраснев, сухо ответила:
— Пошлют — приду. А за совет спасибо.
Человека понимать надоДрогнул язычок светильника, колыхнулась дверь плащ-палатка, комсомольский секретарь с ходу объявил, что забрел просто так, на огонек, шел мимо и решил посмотреть, как тут его комсомольцы живут. Придумал — «на огонек». А его, этого самого огонька, и не видно с улицы. Молчал бы лучше Милешкин.
Даже не взглянула на секретаря. Поправила фитилек. Милешкин присел на край скамьи, рядом с Розой. Спросил:
— Что такая неприветливая?
