Лариса Черкашина - Наталия Гончарова. Любовь или коварство?
Петр Андреевич Йогель был известен нескольким поколениям москвичей, и слава о его балах, что давал он в особняках московской знати, гремела по всей столице. Лев Толстой оставил их описание на страницах романа «Война и мир»: «У Йогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих «подросточков», выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами подростки, танцевавшие до упаду; это говорили взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье… Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся добродушный Йогель… было то, что на эти балы еще езжали те, кто хотел танцевать и веселиться, как хотят этого тринадцати- и четырнадцатилетние девочки, в первый раз надевающие длинные платья».
Вот на таком веселом рождественском балу и свела судьба Пушкина и Натали.
«В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической, царственной красотой. Александр Сергеевич не мог оторвать от нее глаз… Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врожденная скромность, столь редкая спутница торжествующей красоты, только возвысила ее в глазах влюбленного поэта».[2]
Натали Гончарова в тот знаменательный вечер будет прекрасна, как юная богиня.
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза…
Он подойдет к ней, завороженный и покоренный юной царственной красотой. А она, увидев подле себя знаменитого поэта, словно сошедшего к ней небожителя, в ореоле славы и всеобщей любви, смущенная его комплиментами, опустит прекрасные глаза. И это естественное движение чистой души скажет ему главное. Она будет узнана!
А влюбленный поэт будет вспоминать: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась…» И на странице рукописи меж стихотворных строк легкое перо поэта впервые набросает ее милый образ.
С этого благословенного дня в жизнь Пушкина, в его мечтания и надежды полновластно войдет робкая красавица Натали Гончарова. Войдет, чтобы остаться в ней навсегда.
«Пушкин познакомился с семейством H.H. Гончаровой в 1828 году, когда будущей супруге его едва наступила шестнадцатая весна. Он был представлен ей на бале и тогда же сказал, что участь его будет навеки связана с молодой особой, обращавшей на себя общее внимание», — так писал П. В. Анненков. Вероятней всего, о первой встрече с Пушкиным рассказала ему сама Наталия Николаевна! Неслучайно биограф поэта однажды заметил: «По стечению обстоятельств никто так не поставлен к близким сведениям о человеке, как она».
И как точно это необычное свидетельство соотносится с признанием Пушкина невесте: «…Заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь». И, надо полагать, слово свое сдержал, — ведь сказано то не пылким юношей, но зрелым мужем, знающим цену и словам, и поступкам.
…Черновая рукопись «Полтавы» — потаенный дневник Пушкина. Эти драгоценные листы запечатлели великое таинство — рождение поэмы. Не удивительно ли найти средь них и эти первые строки?
И подлинно: в Украйне нет
Красавицы Натальи равной…
Позже поэт наречет дочь страдальца Кочубея иным именем, но имя Натальи (ее имя!) будет названо.
Он горд Натальей молодой,
Своею дочерью меньшой
Шестнадцатилетняя Натали — Таша, Наталия, младшая из сестер Гончаровых… И эти пушкинские строки, поистине пророческие!
И жертвой пламенных страстей
Судьба Наталью назначала
Судьба!
Все-то знает о своем приятеле, и все-то предвидит князь Петр Андреевич: «Он… еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись…»
«Отшатнулись»! Словно деревья под порывом ветра. Или чтобы яснее указать дорогу к ней. Единственной.
И Аннет Оленина, и Софья Пушкина, и графиня Елизавета Воронцова, и Екатерина Ушакова — все они — прежние «любви», былые увлечения.
Светский сплетник Вяземский. Спасибо ему! Он запечатлел в своих письмах незримое: поток любовной энергетики Пушкина, стремительное его развитие. Будто разыгрывается некая музыкальная пьеса с бесконечно меняющимися темпами: аджеволе — «еще ни в кого не влюбился»; адажио — «вероятно, он влюбится»; анданте — «он опять привлюбляется»; аллегро — «влюбляется на старые дрожжи». И в завершение — мощные мажорные аккорды! — признание самого Пушкина: «голова у меня закружилась».
…А в первых числах января 1829 года Пушкин вновь отправился «по прежню следу» в тверские края, в Старицу, где его ждал приятель Алексей Вульф. В уездном городке тоже царило веселье — давали святочные балы. И Александр Сергеевич, по воспоминаниям, принимал в них самое живое участие: много танцевал, не скупился на комплименты провинциальным барышням, и даже усердно ухаживал за синеглазой Катенькой Вельяшевой. Но в глубине души хранил образ девочки, встреченной в Москве и так поразившей воображение своей небесной ангельской красотой…
Та девочка… иль это сон?..
«И СЕРДЦЕ ВНОВЬ ГОРИТ»
Кто может В душе моей читать?
A.C. ПушкинВ мае 1829-го, в предгорьях Северного Кавказа, в Георгиевске, всего за несколько дней до своего тридцатилетия, Александр Пушкин написал строки, которым в грядущем, как и их творцу, суждено будет обрести бессмертие.
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Кому посвящена эта божественная элегия, музыкой льющиеся стихи?
«Тобой, одной тобой». Каким бесспорным кажется ответ! Конечно же, юной невесте поэта, оставленной в Москве.
Натали… Невеста ли? Как мучительна неопределенность! Горькое и сладостное чувство одновременно. Отказано в ее руке под благовидным предлогом — слишком молода — и одновременно подарена слабая надежда. Неудавшееся сватовство. Душевное потрясение поэта так велико, что ни на день, ни на час он уже не может оставаться в Москве! Все решилось будто само собой первого мая. Получив от свата Толстого ответ, Пушкин не медлил: в ту же ночь дорожная коляска выехала за городскую заставу, и московские купола и колокольни растаяли в предрассветной мгле.
