Жюль Ренар - Дневник
* — Папа, — спрашивает Фантек, — как это часы могут ходить ночью, ведь ночью не видно?
* Почему вы так упорно стремитесь переехать в Париж? Вы будете вполне на месте в любом провинциальном борделе.
12 января. Удивительно, как это людям хочется, чтобы ими интересовались!..
* О, если бы можно было поехать в свадебное путешествие одному!
15 января. Д’Эспарбес, получив академические пальмы[47], раздумывал на днях с каким-то испугом ясновидца, о чем могли разговаривать в Веймаре Гете и Наполеон.
Сначала они поздоровались, а затем:
— Рад с вами познакомиться.
— И я в равной мере.
— О вас часто приходится слышать.
— В армии, как и везде, есть храбрые люди. А вы чем порадуете нас?
— Да так, готовлю тут одну штучку… в стихах, а может быть в прозе.
И можно поручиться, что после этого они сказали друг другу:
— Буду счастлив повидать вас еще как-нибудь.
18 января. Поэт? Нет. В жизни не касался лиры.
Будь он поэтом, ему потребовалась бы не простая башня из слоновой кости, а Эйфелева.
25 января. Говорят, Баррес не переносит писаний Швоба.
— Это просто ненависть тощих к жирным, — замечает Лоррен.
* По сути дела, не следует смешивать точную аналитическую, геометрическую, обоснованную в каждой детали фантастику Эдгара По и фантастику тех, кто подражает самым слабым сторонам его творчества, ужасам (Лоррен), — например, нагоняет на нас страх видом босых ног, торчащих из-под двери, или занавесью, раздвинутою невидимой рукой, или свежеотрубленными руками женщины, валяющимися на подножке вагона; есть еще истории (Швоб) о каких-то людях, накладывающих под покровом лондонского тумана на лицо прохожего маску из липкого вара, — они душат его, тащат за собой, а свидетели этой сцены переговариваются между собой: «Еще одного пьяного повели!» Фантастика, которая, по существу, является плодом расстроенного и обезжиренного воображения, — не имеет ничего общего с фантастикой По. Жизнь может себе позволить роскошь обойтись без логики, литература — никогда.
* — Мосье нет дома.
— Вы можете говорить мне, что его нет дома, но все же скажите ему, что я здесь и что я хочу его видеть.
26 января. Мне передавали, будто в газетах имеются специальные сотрудники, нечто вроде поваров, чья обязанность делать пакости людям талантливым, вычеркивать из их рукописей то или иное слово, вставлять новое, вымарывать фразы, перекраивать рукопись. Мне передавали, а я не верю.
27 января. Я выезжаю в свет, только когда мне приходит желание не развлекаться.
* Говорить по двадцати пяти афоризмов в день и к каждому из них добавлять: «В этом вся суть».
* Ее ноги оставляли на песке следы, похожие на скрипки в миниатюре.
* Конечно, сейчас мы друзья, но попробуйте, начните первым! А ну, скажите или напишите обо мне что-нибудь неприятное, и вы увидите, как я вам сумею ответить и какая, оказывается, сила взаимной ненависти зреет в наших душах.
30 января. Больше всего меня волнует чтение железнодорожных расписаний.
1 февраля. Он никогда не спорил. Он только говорил негромко и сухо: «Это мне нравится… Это мне не нравится».
2 февраля. В наши дни писатели сразу снимают копии со своих писем, дабы потомство без особых хлопот могло собрать их переписку.
4 февраля. Он вполне довольствовался двумя друзьями и одним недругом, именно тем количеством, которое требуется, чтобы драться на дуэли.
20 февраля. Читать я люблю так, как курица пьет, часто поднимая голову, чтобы втекало струйкой.
22 февраля. Я люблю тебя, как фразу, которую я выдумал во сне и, проснувшись, не могу припомнить.
* «Слова, покрытые пылью дорог», — говорит Тристан Бернар.
23 февраля. Если вы обо мне хорошего мнения, то выскажите его скорее, а то оно, сами понимаете, продержится недолго.
1 марта. Слышно, как возятся уже улегшиеся на ночлег гуси. Они болтают гортанными голосами. Приподымают чуть-чуть крылья, чтобы уложить их поудобнее. Жмутся друг к другу, совсем как светские дамы, когда, шурша шелками, они окружают рассказчика, который обещал им интересную историю.
А он, когда они уже увлечены сверх меры, имеет еще наглость пококетничать:
— Да уж стоит ли продолжать, сударыни?
* Холодный беспорядок Гюстава Доре.
2 марта. — Стараются, — говорит Бодевекс, — сделать из Христа человека, а из Наполеона — бога.
20 марта. Вкус настолько дурной, что это только вкус.
* Вчерашняя слава не в счет: сегодняшняя — это слишком пошло, и я хочу себе завтрашней славы.
24 марта. Вчера видел Анатоля Франса. Говорил о «Паразите», который ему очень-очень нравится.
Всегда приятно слышать, когда тебя хвалят ни за что. Спрашиваю, почему он назвал меня «самым искренним из натуралистов»?
— Под натуралистом я подразумеваю, — говорит он, — того, кто любит природу.
Все в порядке. Впрочем, это не важно. Ему еще придется говорить обо мне, и он спохватится, как и все прочие.
Говорю ему:
— Мой метод очень прост. Мне интересно то, что я делаю, и я стараюсь заинтересовать других.
И Франс, повернув как будто на шарнирах свою голову к Веберу, говорит:
— Хорошо сказано. Очень хорошо.
29 марта. — Вы верите всем этим россказням? — говорит Верлен. — Я, сударь, напиваюсь, только чтобы поддержать репутацию, рабом которой я стал. Я напиваюсь только тогда, когда бываю в свете.
2 апреля. Оригинальность мне претит.
5 апреля. Некоторые, как, например, Марсель Швоб, любят иностранных писателей, все равно каких, из любви к чужому. Я же сторонюсь их из любви к своему, домашнему. Для того чтобы я признал за ними талант, надо, чтобы они были вдвойне талантливы. Я читал вчера в первый раз Марка Твена. Мне это показалось гораздо хуже Алле[48] и, кроме того, слишком длинно. Я терплю теперь только намек на шутку. Не будьте навязчивы. Кроме того, это перевод, то есть плод преступления, совершаемого бесчестными людьми, которые, не зная ни того, ни другого языка, имеют дерзость заменять один другим.
9 апреля. Весь день я пичкал себя грустью.
15 апреля. Гонкур громоздит на каминную решетку в стиле Людовика XV щипцами в стиле Людовика XVI дымящиеся поленья, которые почему-то все время падают.
18 апреля. Пещеры театральных лож, которые кишат глупостью.
19 апреля. Написать новеллу о кредите и дебете дружбы.
