Лада Акимова - Загадочная Шмыга
Восемнадцатое апреля 1959 года. В Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко — премьера оперы Пуччини «Тоска» в постановке Канделаки. Они вместе приехали в театр, вместе смотрели спектакль из директорской ложи (в тот день роль Скарпиа исполнял другой актер), вместе отправились на банкет. Как всегда бывает в день премьеры, актеры были взбудоражены, глаза блестели не столько от выпитого, сколько от того состояния, которое любой актер испытывает в такой день: все страхи позади, спектакль сыгран, шлифовать роль можно начать и завтра с утра, а здесь, на импровизированном банкете за кулисами родного театра, можно наконец отдохнуть. Все замечания будут завтра. А сегодня — лишь поздравления. Тосты лились рекой: один заканчивался, говорился другой. Слова благодарности перемешивались с воспоминаниями о совместной работе. Она сидела рядом с мужем — Канделаки радовался успеху спектакля. И вдруг как гром среди ясного неба:
— Танечка! Я сейчас тебя отправлю домой, а сам приеду чуть позже.
Она лишь вопросительно посмотрела на него.
— Я еду на Котельническую — приехали мои родители. Ты же умная девочка, все понимаешь…
Словно удар наотмашь. Муж отправляется в прежнюю квартиру, где живет его бывшая семья, там же остановились и его родители, с которыми он ее пока не торопится знакомить. Обида захлестнула ее, слезы готовы были хлынуть из глаз, но она загнала их обратно. Нельзя показывать вида, что расстроена.
В то время они жили в маленькой квартирке с дощатыми полами на улице Красина, которую ей помог получить театр. Все правильно: не звать же гостей туда.
— Танечка, — услышала она, садясь в машину, — а вы разве не хотите разделить праздник вашего мужа?
В глазах актрисы, произнесшей это, явно виделось злорадство.
— Почему же, — она собрала все свои силы, чтобы достойно ответить, — я только что его разделила. Просто у меня завтра с утра репетиция, и Владимир Аркадьевич, прекрасно зная об этом, дает мне возможность отдохнуть. Надеюсь, он на меня не обидится. Да, Володя?
Волю слезам она дала только дома. Подрезая подаренные Канделаки цветы и расставляя их по вазам, она сама себя уговаривала, что у нее действительно завтра репетиция и она должна отдохнуть. Ей нужно выспаться. Иначе голос завтра звучать не будет.
— Девочка моя, — услышала она, — ты спишь?
На часах было шесть утра. Она попыталась сделать вид, что спит.
Через какое-то время обнаружила мужа сидящим на кухне.
— А что случилось с моими любимыми глазками? Почему они такие мутные? Танечка, что случилось? Ты плакала? Ты обиделась?
— Владимир Аркадьевич! Ты же прекрасно знаешь, что у меня аллергия. Вчера за столом многие курили, а актрисы вашего театра понятия не имеют о том, как надо душиться. Выливают на себя по полфлакона духов. Странно, что я еще голос не потеряла.
— Та-нь-ка! — протянул он нараспев. — Ну что ты злишься? Я же ведь дома. С тобой. И что, позволь тебя спросить, ты сегодня репетируешь?
Что поделать, ну такой у нее муж. Когда ему надоело ютиться в малюсенькой квартирке, он не нашел ничего лучшего, как разменять свою четырехкомнатную в доме на Котельнической набережной на две мало того что в этом же доме, так еще и в одном подъезде. И просто поставил ее перед фактом. Мол, мы переезжаем в высотку. И все. Она попыталась сопротивляться: «Я туда не поеду!» — «А что мы будем делать, где мы будем жить? Я на этом дощатом полу жить уже не могу».
Пришлось подчиниться. Она так и не смогла полюбить ни тот дом, ни ту квартиру. Более того, все то время, что она прожила там с Канделаки, подходя к лифту, очень боялась встретиться с его бывшей женой. Прекрасно знала, что ей это будет неприятно, да и Галина Кузнецова вряд ли будет счастлива увидеть ее.
Наверное, можно было бы и купить кооперативную квартиру, и попросить в Моссовете — все-таки Канделаки любили сильные мира сего и вряд ли бы отказали, но… Случилось так, как случилось.
Из грустных воспоминаний ее вывело оживление: за столом явно что-то происходило, а вот что именно, она поначалу не поняла. Перешептывания и перемигивания ей ни о чем не говорили. И вдруг, поняв, в чем дело, она звонко расхохоталась. За столом с ней сидели достаточно известные творческие личности, мужчины в солидном возрасте, и надо же было такому случиться, что все они оказались без денег, за исключением какой-то мелочи.
— Я могу заплатить! — отсмеявшись, произнесла она.
— Танечка! О чем вы говорите! Нам неудобно, что такая очаровательная женщина угощает пятерых не самых бедных, но бестолковых мужиков.
Кто-то из сидящих за столом уже собрался было ехать домой за деньгами, как вдруг она услышала голос Кремера:
— Да ладно вам, Танечка же — свой парень!
И тут же позвал всех к себе домой. Она начала было сопротивляться, мол, ей неудобно, да и Владимиру Аркадьевичу она обещала, что скоро будет дома. Он придет со спектакля, а ее нет, начнет волноваться, или еще того хуже — ревновать, или искать ее по всей Москве.
— Мы ненадолго. — Галантные мужчины не отставали от нее.
— И потом, Танечка, — опять услышала она голос Кремера, — должен же я вам вернуть деньги.
Кремер, как мог, пытался загладить вину за «своего парня».
— В противном случае, — не унимался он, — мне придется вам назначить свидание.
— «Своему парню»? — Она сделала вид, что подобные слова нисколько не задели ее.
Пройдут годы, и она припомнит «любимому Кремеру» «своего парня». А тогда… Тогда она отправилась в гости к Анатолию Львовичу в компании создателей фильма «Эксперимент». Войдя в квартиру, извинившись, попросила разрешения позвонить домой. В ответ раздавались длинные гудки — Владимир Аркадьевич еще был в театре. Когда в следующий раз она посмотрела на часы, с ужасом обнаружила, что стрелки циферблата замерли большая на 12, а маленькая на 5.
Пять утра. Теплилась надежда, что Канделаки после спектакля, поняв, что она задерживается, лег спать, хотя… Она по себе знает, что после спектакля, наоборот, долго не можешь уснуть, иногда прокручиваешь все мизансцены в голове по нескольку раз.
Домой ее подвез Евгений Радомысленский.
«Хорошо, что не Кремер», — почему-то промелькнуло в ее голове, как только она увидела идущего от подъезда ей навстречу Канделаки.
…Она до сих пор не знает, что же именно произошло тогда в Париже. Весьма вероятно, просто не может объяснить. Ей — 48, ему — 43. За плечами у обоих достаточно стабильные семейные отношения.
А может, она просто-напросто иначе взглянула на мужчину, который несколько лет назад назвал ее «своим парнем». Хотя… Первым все-таки начал он. Еще в Москве. Это уже сегодня, спустя столько лет совместной жизни, она именно так и может сказать.
