Наталья Черных - Океан веры. Рассказы о жизни с Богом
Площадь Синьории на закате. Флоренция. Фото pisaphotography.
В Иерусалиме
Старая церковь в Иерусалиме. Фото Filipe Matos Frazao.
На Иерусалимском рынке, утром, в жару, мои знакомые решили купить поесть.
— Сегодня я сумасшедший, бери все за один шекель, — меланхолично говорит смуглый торговец, указывая на несметные плоды местной земли — аскетичной и вместе с тем благодатной. О, за этот шекель можно купить пищи на неделю. Об Иерусалиме знаю только по рассказам близких людей, видеосъемкам и фотографиям. И ничуть не жалею, что пока — так. Мне думалось, что страстное стремление побывать в Иерусалиме всегда двоится, и двоиться будет всегда. В этом стремлении есть что-то неживое, гордое, надменное, канцелярское: надо побывать, это важно — побывать в Иерусалиме, обязательно. Есть и другое — нежное, очень сильное, как тяга в печи. Оглянулась, и среди любимой улицы — Он, Город Городов, священник городов.
Иерусалим — не совсем город. Он — стихия, как огонь или воздух. Иерусалим — везде. Надо уметь его увидеть. Но научиться этому умению нельзя. Этот город сам, рано или поздно, находит тебя. Время от времени, когда наблюдаю полет птиц в весеннем небе, приходит не проштампованная почтой весть — ваше прошение побывать в городе городов удовлетворено, ждите сообщения о времени посещения. Жду. А пока не торопясь собираю чужие рассказы и снимки.
А у стены плача трое хасидов пускают мыльные пузыри. Невдалеке — небольшая группа, по виду местные, но в них есть нечто родное. Оказалось — православные. Одинокие православные, живущие на Святой Земле. Сияющие глаза, приветливая речь. Некоторые и родились здесь. Кто в Иерусалиме, кто в Тель-Авиве. Но все по субботам (воскресенье в Иерусалиме — рабочий день) собираются для молитвы за Божественной литургией. А там… не была, не знаю. Но говорят, как одно солнце, без разделения на лучи. Свет Христов на Христовой Земле Ольга очень любит Иерусалим и порой говорит строго: это слишком важная и личная тема — что и как пережила в Иерусалиме, так что пока не готова рассказывать подробно. Но у нее есть одно трогательное рождественское воспоминание. Вот оно.
Место стенания евреев. Гравюра. 1860
«Несколько лет назад в конце декабря дни я сподобилась быть в Иерусалиме. В чудесном доме моих друзей, с балконом, выходящим на Вифлеем. В нескольких метрах — стена, отделяющая арабский мир, а за ней — дорога на Вифлеем, по которой и пешком можно дойти. Или нанять нелегала-таксиста, араба, что умеет давать деньги на блокпостах. Но я не хотела подводить людей, пригласивших меня и взявших ответственность за нашу безопасность. Дала обещание „не нарушать границу“, и после мучительных искушений отказалась присоединиться к тем, кто решился на это авантюрное паломничество. Вечером 24-го мы сидели за праздничным столом, непрерывно переключая каналы — искали хоть что-то подходящее настроению и празднику. Израиль был занят своими делами — политика, спорт, боевики; русские каналы тоже демонстрировали свою непричастность католическому календарю. Наконец, какой-то крохотный египетский канал показал документальный фильм — почти любительскую съемку тех мест, о которых мы воздыхали, и что были так близки и недоступны. Досмотрев, вышли на балкон. В холодной ночи тускло светился купол огромной мечети Омара, проглядывали еще несколько силуэтов самых высоких монастырских строений, в высоком черном небе над Вифлеемом — несколько ослепительных точек. Которая из них? Из-за темноты и слез почти ничего не различить. Кажется, я молилась, обратив лицо к телебашне. Но ведь это совсем не важно, правда?»
Побывать на пасху в Иерусалиме — что-то из области сверхценных идей. Это предел — если не мечтаний, то жизненной программы. Это венец судьбы. Почувствовать радостный огонь, который греки называют Святым Светом, может быть, даже искупаться в нем, как уже искупались многие свидетели этого Чуда. Поговорить со святыней. Но разве святыни говорят? Разве они могут слышать. Да, могут, и говорить и слышать. Снова вспоминается хасидское: об ушах Бога и стреле молитвы. Святыни и есть такие уши Бога. По-еврейски звучит, но что делать, тут государство Израиль. Довольно ортодоксальное государство. Да, когда думаю об Иерусалиме, ловлю себя на том, что строй речи отражает структуры какого-то библейского языка, отражением которого являются идиш и иврит.
Но есть и другой Иерусалим. Собранный по частям, за небольшое время. Государство до государства. Горненский монастырь, Камень Миропомазания. Русский Иерусалим. Собранный и растраченный. Но живой, как выводок птенцов, что многие, кто побывал там, подтвердят. Иногда все это чудо так и хочется взять в руки.
В. Д. Поленов. Вифлеем. 1882
Однако вернусь к пасхе. Вот православная монахиня — под верхней одеждой темные арабские шаровары — карабкается на плоскую крышу мусульманского строения и помогает забраться паломницам, которые следуют за нею, как утята за мамкой. Апостольник развевается как знамя, а за ним — пестрые платки. Суббота, небо ясно, только чуть вдалеке — облако. Ждут схождения Благодатного Огня. Монахиня самозабвенно улыбается, видно издалека. От нее исходит великая радость, что даже на таком расстоянии, с которого монахиня кажется не больше воробья, эта радость — без усталости и уныния — пронизывает насквозь.
Андрей продолжает рассказ о Великой Субботе и Воскресении: «Часам к десяти вечера вошли по ошибке в коптский придел церкви, т. е. попытались войти. Копты как дети — маленькие, коричневые, вертлявые, веселые. Но их были тысячи, если не десятки тысяч. Говорили, что недавно через египетскую границу перешло тысяч сорок коптских беженцев, правительство приняло всех, пыталось всучить каждому по паре тысяч долларов в случае, если решат покинуть Израиль. Но никто не спешил заработать.
Казалось, что все сорок тысяч пришли на Праздник. Улочки узкие, арки и проходы крохотные, площадь перед вратами маленькая, коптов неисчислимо. И все пританцовывают и напевают. Мы уже не чаяли остаться в живых, развернуться в обратный путь невозможно. На наше счастье навстречу двинулась процессия священников и служек в зеленом — с барабанами и хоругвями. Пристроившись в хвост, удалось выбраться.
Старый Город, крепость и Башня Давида. Иерусалим
Перевели дух и пошли искать греческий, основной придел. Он ниже. И нашли. Людей, возможно, было и не меньше, чем наверху, но пространства там большие. Вошли, пробрались поближе к Кувуклии, ряду в десятом встали, все видно более-менее. И места для каждого было достаточно, чтобы плечами не прикасаться друг к другу и дышать свободно. То греческие, то армянские священники ходили по различным приделам, пели молитвы, служили. Впереди каждой группы из двух попов — турок или араб в темно-красной феске и с посохом. По старинной традиции. Но раза два-три доносились крики, иностранная ругань — это греки с армянами лаялись. Может быть, тоже для традиции, чтобы соблюсти, а не по зову сердца скандалить. Я не знаю точно.
