Анри Труайя - Петр Чайковский и Надежда фон Мекк
Ее предположение логично. В начале декабря Чайковский уклоняется от приглашения фон Мекк и отправляется в Рим, где его ожидает его брат Модест с юным воспитанником Колей. Осматривая город, с его памятниками, соборами и музеями, он узнает, что и он тоже пострадает от последствий покушения на царя. Решением сверху исполнение его оперы «Опричник» было запрещено sine die, поскольку кто-то разглядел в ней признаки революционного духа. После этого неожиданного удара Чайковский напишет Надежде 2 февраля 1880 года: «История с „Опричником“ очень курьезна. Его запретили, ибо находят, что сюжет по теперешнему времени революционный. Je n'ai qu'? m'en f?liciter,[19] ибо я рад всякому случаю, мешающему этой неудачной опере вылезать на свет Божий».
Думает ли он так на самом деле? Ничто не вызывает больших сомнений. Но все же гнев, вызываемый у него действиями террористов, заставляет забыть о столь незначительном личном неудобстве, ставшем их следствием. Также он пишет баронессе из Рима, комментируя это преступление, которое кажется ему направленным не против монархии, а против всей страны в целом: «Руки опускаются, и уста немеют! Я чуть с ума не сошел от злобы и бешенства по получении известия о новом покушении на жизнь государя. Не знаешь, чему более удивляться: наглости и силе омерзительной шайки убийц или тому бессилию, которое обнаруживает полиция и все, на ком лежит обязанность ограждать и оберегать государя. Спрашиваешь себя: чем это все кончится? – и теряешься. Но только все это нестерпимо больно и горько. [...] Я начинаю с некоторым страхом помышлять о том контрасте между чудесной весной, которой я наслаждаюсь здесь, и зимой, которую еще застану в Петербурге».
Когда он выводит эти слова, лишь несколько дней отделяют его от отъезда. Однако прежде чем вернуться в Москву и в Санкт-Петербург, он делает крюк и посещает Париж и Берлин. Оказавшись на родине, он чувствует, что ему нечем дышать и что за каждой дверью прячется убийца. Большая часть людей, которых он встречает, еще пребывает под впечатлением от двух неудавшихся покушений. Концертный сезон в столице давно отрылся, но даже завзятые меломаны теперь думают о музыке Чайковского меньше, чем о политике правительства. Мрачный, он впервые навещает могилу отца, скончавшегося в его отсутствие, 10 января того же года, уход которого почти не огорчил его. Стоя с непокрытой головой перед простым деревянным крестом, отмечающим место захоронения, пока не привезли надгробный памятник, уже заказанный им с братом, он пытается собраться. «Погода была светлая и солнечная, но мороз очень сильный. Я никак не ожидал, что могу так сильно страдать от холода. Три зимы, проведенные в теплых странах, избаловали меня. В общем, Петербург производит на меня убийственно тяжелое и мрачное впечатление. Бедная Россия!» Однако он пока не пишет ей о потребности убежать за границу. Он даже оповещает ее, что планирует направиться в Москву, чтобы заняться подготовкой концерта из собственных произведений. Но пробудет он там, пишет он, не более двух-трех дней «инкогнито». Как мало, думает она, но от него приятно принять все. Будучи в Москве сама, она почитает за честь принять этого беглеца в своем городе, пусть даже лишь на сорок восемь часов. Он приезжает 2 апреля 1880 года, останавливается в гостинице, и на следующий день она нетерпеливо пишет ему: «Как я рада, дорогой мой, бесценный друг, что Вы приехали в Москву, хотя и находитесь очень далеко от меня, но все же мы дышим одним и тем же московским воздухом, едим, быть может, одни и те же калачи и любуемся на одну и ту же грязь».
Однако судьба, похоже, вознамерилась упорно преследовать баронессу, когда она считает себя огражденной от любых огорчений. В тот же день, когда Чайковский временно устроился в Москве, он сообщает ей, что во время прогулки по берегу Москвы-реки перед ним остановилась карета Константина Николаевича, брата правящего царя, Александра II. Уже имевший возможность лично встретиться с композитором и выразить ему свое восхищение, великий князь представил его своему сыну, Константину Константиновичу, также большому любителю музыки, отдающему свободные часы поэзии. Продолжением этой встречи стали многочисленные приглашения во дворец, и Чайковский, польщенный, вошел во вкус. Вот он введен в самый высший свет. Хотя он жалуется, что шатается от усталости и что носит фрак не снимая, Надежда догадывается, что его распирает гордость от чести, которой он удостоился в тени трона. «В воскресенье, – пишет он ей с глупым тщеславием, – от двух часов до пяти был у г-жи Абаза [жены министра], где находилось все семейство вел. кн. Екатерины Михайловны, которым пришлось сыграть отрывки из новой оперы. Дочь ее – очень способная певица и очень мило поет мои романсы. [...] В понедельник присутствовал на большом обеде у кн. Васильчиковой, где я был, так сказать, виновником торжества и где находилось большое общество из всевозможных титулованных особ, в числе коих был принц Евгений Максимилианович Лейхтенбергский, жена коего отличная певица и делает мне честь называть себя моей поклонницей».
Как бороться, если ты всего лишь баронесса фон Мекк, с очаровательными соловьями, которые пытаются околдовать наивного Чайковского? Омраченная перечислением стольких громких имен, Надежда чувствует с отчаянием, что сама себя обезоружила, решив ни за что не позволить человеку, которого любит, приблизиться к себе. И все же ей противно копировать притворство этих женщин, которые выставляют свои звучные имена, свои фальшивые прелести и игра которых представляется ей столь же неуместной, как и кривлянье слишком надушенного человека. Для нее чистота и таинство, которое она угадывает, говоря со своим кумиром, скрывают здоровую горечь, которую умеют ценить только знатоки и которая навсегда обесценивает все банальности приторных сантиментов. Снедаемая ревностью, она все же отказывается опустить руки или сменить тактику. Чайковский будет ее, даже не коснувшись ее руки. В этом пари ее гордость и ее тайный стимул к жизни. Кто осмелится критиковать ее за упрямство? Уж точно не он, поскольку он поддерживает эти волнительные ограничения, считает она, и больше никогда не может без них обходиться. Менее чем через неделю после празднований, к которым он с непривычки чуть было не пристрастился, он извещает ее, что уезжает из Москвы, направляясь в Каменку. Надежда и сама готовится к отъезду в любимый Браилов. Иногда она спрашивает себя, что же на самом деле заставляет их то и дело срываться с места. Можно было бы подумать, что они оба боятся сидеть на месте, словно видят в этом первые симптомы паралича. Но если Чайковский пытается поймать вдохновение, то она, прихватив многочисленных чад и домочадцев, отправляется лишь на отчаянные поиски самой себя.
