Эрих Керн - Пляска смерти.
Бой закончился, и мы остались наедине с ветерком и подсолнухами, радуясь наступившему покою. Всякий раз, заслышав первый выстрел, увидев первый разрыв мины или снаряда, мы испытывали знакомое чувство, похожее на нервное возбуждение. Давно уже нет того страха, какое мы испытали при первом боевом крещении. Мы — уже бывалые солдаты, и испугать нас может только что-то действительно из ряда вон выходящее. И все-таки первый выстрел неизменно оказывал свое магическое действие, распахивая врата в беспросветную тьму и возвращая в суровую реальность. Но, как это ни странно, тот же самый первый выстрел приносит и облегчение, снимая напряжение томительного ожидания.
А теперь вечерний покой умиротворил наши мятежные души.
Жаркий день кончился, воцарилась спасительная тишина, которую нарушал лишь шелест листьев под воздействием ветерка, слегка колыхавшего огромное поле подсолнухов. Мы укрылись во вражеских окопчиках и траншеях, глубоко изрезавших многострадальную украинскую землю. Вокруг нас повсюду виднелись остатки бушевавшего здесь сражения. Россыпи ручных гранат, стальные каски, противогазы. Повсюду тела поверженных врагов, лежащие там, где застала их наша атака. Вон стоит станковый пулемет «максим», его расчет сдался, невзирая на призывы и угрозы комиссаров. Там — хорошо замаскированный миномет, доставивший нам столько хлопот, рядом на земле — его расчет, срезанный прицельной очередью немецкого пулемета. Куда ни взглянешь, повсюду, на каждом квадратном метре, смерть собрала богатый урожай. Впереди, на краю поля, в бывших траншеях противника расположились наши наблюдательные посты, хорошо укрытые со всех, сторон от посторонних взоров зарослями подсолнухов. Среди них сделались невидимыми даже зенитные и противотанковые пушки. Казалось, будто здесь, среди подсолнухов, обосновалась со своим двором сама госпожа Смерть.
Еще вчера в ее владениях гостили люди, отмеченные красной звездой, а сегодня — уже мы. Над ближайшим холмом поднимались столбы дыма: там горел какой-то хутор. Мы лежали на бруствере траншей в ожидании контратаки. Однако она не последовала.
Подсолнухи. С малых лет я любил эти растения, тонкие, стройные и тем не менее такие крепкие. Они были частью моего детства, символом молодости и возмужания. Сначала юношеская свежесть и грация, потом расцвет экзотической красоты, наконец, материнская щедрость зрелости, вознаграждающей за труды.
Поэтому первые украинские подсолнухи невольно напомнили мне о родном доме и моем счастливом детстве. Мы все прониклись к этим прекрасным растениям еще большим уважением, когда узнали, какое место они занимают среди возделываемых здесь сельскохозяйственных культур и какое важное значение имеют для домашнего хозяйства местных крестьян. Подсолнухи доставляли нам только радость до тех пор, пока однажды из-за их высоких стеблей не выглянула смерть и не провела косой по нашим рядам, собирая богатый урожай. Горький опыт в конце концов научил нас отождествлять подсолнухи со смертью.
Бои на этом поле шли с переменным успехом. Один день его могли занимать краснозвездные, затем наступала наша очередь. Сегодня подсолнухи, плотно смыкавшие свои широкие головки, укрывали под этой своеобразной крышей противника, а завтра — уже немецких солдат. То была своего рода малая война в рамках войны большой, и наградой служило обширное поле этих восхитительных растений. Сможем ли мы когда-нибудь опять смотреть на подсолнухи, не видя маячившую между ними отвратительную тень смерти?
Но в данный момент на нашем поле царила тишина. Из-за горизонта вставала бледная луна, осветившая своим безжизненным, мягким светом бескрайнюю желтизну вокруг, и почти забытый покой охватил наши души, сопровождаемый странным чувством защищенности.
Медленно тянулись часы, но вот наступил день, и первые лучи солнца, коснувшиеся стволов нашего оружия, напрочь стерли из памяти все мысли о вчерашних событиях. Когда солнечные лучи ярко осветили подсолнухи, окружавшие свежие могилы, мы отправились в дорогу.
Тем временем другие подразделения и части нашей дивизии заняли Мариуполь, и нам не оставалось ничего другого, как шагать через город за ушедшими вперед войсками и глазеть по сторонам. Наш путь пролегал через территорию гигантского металлургического завода, который через пару дней после падения города уже снова работал, но только теперь на Германию.
Какое-то время военно-воздушные силы Красной армии были для нас предметом нескончаемых шуток и язвительных замечаний. Их бомбы редко попадали в цель,
и немало русских самолетов было сбито стрелковым оружием. Судя по всему, и летный состав, и самолеты ВВС Красной армии заметно отставали по боевым качествам от пехотных и танковых соединений русских. Среди наших солдат бытовала поговорка: «Если вас убила русская бомба, то виной лишь ваша собственная глупость». Нам еще не приходилось видеть русский самолет, летевший вдоль дороги, всегда только поперек — бесполезное занятие как для истребителя, так и для бомбардировщика; они проносились мимо, не успев поразить цель.
Но ситуация круто изменилась во время нашего движения от Мариуполя к Таганрогу, когда военно-воздушные силы Красной армии весьма неприятным образом напомнили о своем существовании. С рассвета до заката наши передовые части подвергались беспрерывным атакам с воздуха сотней вражеских самолетов. Весь день нескончаемый грохот рвущихся авиационных бомб давил на наши барабанные перепонки. Но и ночами каждые несколько минут бомбы сыпались с неба на отдыхающие колонны. Но, как это ни удивительно, подобное, на скорую руку спланированное массовое применение авиации причиняло лишь незначительный вред. Однако если материальный ущерб был и в самом деле невелик, то эти бесконечные бомбежки со временем стали тяжело сказываться на наших нервах.
Была ночь, я устроился в брошенной крестьянской хате. Осколки разбитых оконных стекол дребезжали от далеких взрывов. Рядом мирно спали глубоким сном два солдата. Один я бодрствовал и, прислушиваясь к ночным звукам, перебирал в памяти события минувшего дня.
Мы уже много часов ехали не останавливаясь, держа курс неизменно на восток — навстречу врагу, чей боевой дух сломили наши доблестные войска. Из-за проблем с двигателем у моей машины мы далеко отстали от батальона и теперь, обгоняя нескончаемый поток наступающих германских частей, старались воссоединиться со своими. Водитель Вильгельм пристально вглядывался в даль, щурясь от яркого полуденного солнца. Вот мы обогнали легкое зенитное орудие, впереди виднелось еще одно. Затем
я вытаращил глаза: переднее орудие замерло на месте, его ствол стал подниматься, принимая почти вертикальное положение.
