Александр Самойло - Две жизни
Свой отпуск я провел в Петербурге, который чрезвычайно полюбил, а затем с предписанием от академии отправился в Орел.
36-я пехотная дивизия, где мне предстояло отбыть штабной ценз, готовилась к выходу на полковые и дивизионные учения и маневры. Они были связаны с постоянными переходами с места на место по Орловской губернии, чтобы проводить занятия на различной по своим свойствам местности.
Во все время маневров начальник дивизии использовал меня вместо отсутствовавшего офицера Генерального штаба. Мне поручалось составление плана передвижений, программ строевых занятий, отчетов и всякого рода распоряжений. Это дало мне обширную практику в штабной работе.
Войсковые занятия протекали вполне благополучно, и я неоднократно удостаивался благодарностей от своего строгого и взыскательного начальника.
После маневров дивизия возвратилась в Орел, я же вскоре вернулся в Москву, в родной полк, где мне предстояло принять в командование роту.
Особых перемен в полку за мое пребывание в академии не произошло. Так же жили и мои друзья — Воронов и Сухопаров. Они тепло приветствовали меня и от души поздравили с штабс-капитанским чином. Им без академического образования предстояло получить его только лет через 10–12. Таков был обычный срок для получения роты, без которой этот чин не давался. Идти же в академию оба упорно отказывались.
В нашей семье я также особых перемен не обнаружил. Мать моя с братьями и сестрами по-прежнему жили в нашем потихоньку разваливавшемся домике.
Дядюшка А. Д. Алентьев в связи с моим возвращением вновь воспылал намерением женить меня.
Однажды он сказал: «Приходи завтра к нам, я покажу тебе хорошенького черненького жучка!»
Из любопытства я пришел и увидел Жучка, который действительно мне очень понравился. Вместе со своей кузиной я отправился его провожать; мы были приглашены зайти; остались обедать. Через неделю эта программа была повторена; я просидел до вечера. Вечером Жучок (она же Наденька Соколова, девушка редкой души, как ее рекомендовали Алентьевы) должен был пойти по делу к своей тетке в Благовещенский переулок. Я вызвался его проводить. Мы долго сидели на лавочке у Патриарших прудов, а на возвратном пути я сделал предложение, которое и было принято. Узнав про это, Алентьев воскликнул: «Вот это по-нашему — по-казацки! Чего там канитель-то разводить!»
Когда меня упрекали в недостаточно обдуманном, даже опрометчивом решении такого важного вопроса, я, чтобы отделаться, ссылался на Сократа. Великий философ сказал своему ученику, обратившемуся к нему за советом, жениться или нет. «Женишься ли ты или нет, — верно лишь то, что будешь раскаиваться в том, что сделал». Вопреки Сократу, я никогда не имел повода раскаиваться в этом своем поступке. Моя невеста сочла нужным сказать в ответ на мое предложение, что средствами не располагает и вся родительская помощь, на которую она может рассчитывать, это от 50 до 100 рублей в месяц, в зависимости от заработка отца. Отец ее был мастер-деревообделочник, имевший свою небольшую мастерскую. Я заверил ее, что если ее не пугают материальные трудности, то меня они тоже не страшат.
Не могу не упомянуть об одном удивительном совпадении: когда мы с Наденькой заходили на минутку к ее тетушке в Благовещенский переулок, то там ко мне, оставшемуся в передней, вдруг высыпал целый выводок белоголовых ребятишек. С ними была девочка лет десяти, поразившая меня белизной своих мягких льняных волос. Можно ли было предположить тогда, что этой «льняной» девочке суждено было через много лет стать моей второй женой…
Быстро прошел год службы в родном полку, тем более что суровый Водар был сменен приветливым и деликатным генералом Ласковским. Поздней осенью 1900 года пришло извещение, что я, как причисленный к Генеральному штабу, назначаюсь для стажировки в штаб Казанского военного округа. Не особенно хотелось уезжать из Москвы, но делать было нечего.
Собрались мы с женой налегке и отправились. Занятно было, добравшись до Волги, переезжать в татарских санках на левый берег к железнодорожной станции Зеленый Дол.
Казань очень радушно приняла нас в русло тихой, совершенно патриархальной жизни. Мы сняли полторы комнатки в гостинице и сразу освоились с новой для себя обстановкой.
Штабная работа в строевом отделении штаба округа ничего нового для меня уже не представляла. В городе не было никаких войсковых частей, кроме разве Казанского юнкерского училища. Офицеры штаба время от времени посещали друг друга по вечерам, и это было единственным развлечением.
Начальник строевого отделения полковник Генерального штаба Хамин и его жена неплохо играли на рояле и хорошо пели, поэтому вечера с четой Хаминых пользовались большим успехом.
Начальник штаба тоже имел свою оригинальную особенность: он высказывал свои мысли всегда в форме афоризмов. Так, желал испытать мою подготовленность в области стратегии, ом поручил мне сделать доклад на тему о значении правильно выбранного направления для главного удара. Этот мой доклад он озаглавил таким образом: «Хороший удар под Берлином — и можешь завоевать Камерун, не умея даже найти его на карте!»
Начальник штаба, очевидно, страдал каким-то недугом: он всегда ходил по штабу, держа в руках большой резиновый круг, который укладывал на стул, прежде чем сесть. Мне он напоминал представителя речной полиции, стоявшего обычно на набережной Невы, неподалеку от моей квартиры, с таким же кругом, в полной готовности бросить его утопающему.
Однажды зимой я в числе других офицеров был приглашен вместе с женой на семейный вечер к командующему войсками. Основным развлечением на вечере, как всегда, были выступления четы Хаминых. Окончился вечер уже за полночь небольшим ужином. Была очень холодная погода и сильная вьюга. Усаживая нас с женой в маленькие татарские санки, дежурный ординарец посоветовал мне надеть мою «николаевскую» шинель в рукава, а не внакидку. Я не послушался, сказав: «Нет, так теплее», — и высоко поднял меховой воротник. На открытом Арском поле я не слышал и не видел, как из наших быстро раскатившихся саней вылетела моя дражайшая половина. Возница, услышав отчаянные крики, остановил лошадей, и мы вместе водворили моего Жучка на место. «Эх, зря ты не держал свою барыню-то!» — укоризненно сказал татарин. Он не понимал, что мне в накинутой ни-колаевке и держать было нечем.
— Надо было сразу послушаться умного солдатского совета, — сердито заметила жена.
В марте 1901 года пришел новый приказ — меня переводили в Генеральный штаб с назначением старшим адъютантом в штабе 31-й пехотной дивизии, расположенной в Харькове.
