Тамара Катаева - Анти-Ахматова
Анна Андреевна — после очередного звонка: «Видите, Лидия Корнеевна, что делается?! Меняю одну свою знаменитость на дне ваши незнаменитое».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 216
Письмо от поклонницы. «Всю жизнь мечтаю вас увидеть… Узнала, что вы сейчас в одном городе со мной… Я не молода, одинока, и ФЕНОМЕНАЛЬНО застенчива. «Путь мой жертвенный и славный здесь окончу я». Читая, я вся измазалась в пошлости. Оказывается, и у нее тоже славный и жертвенный путь. Экая дурища». <…> По-моему, такую (стихотворную) строчку как раз и может написать любая дурища.
«Я дала прочесть то письмо Тане Казанской, — продолжала Анна Андреевна. — Она очень острая дама. Прочитала и спрашивает: «Значит, это и есть слава?» — «Да, да, это и есть, и только это. И ничего другого».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 124–125
Приятного мало иметь у себя в статусных приятельницах такую великую поэтессу, ВэПэЗээР — великий писатель земли русской. Приходишь к ней поговорить — а она тебе подсовывает ворох полоумных писем, да еще требует, чтобы ты их читала. А потом в обязательном порядке потребует, чтобы ты спросила у нее, что такое слава. И дождалась бы ответа. Еще и сделала вид, что придешь домой и запишешь. Не зря к ней серьезные люди не ходили. Когда появилась ленинградская четверка — они поставили себя так, что могли и не прислуживать. Найману, правда, все же пришлось рисовать сельские деревья с мрачными сучьями.
О Гумилеве.
«Самая лучшая его книга — «Огненный столп». Славы он не дождался. Она была у порога, вот-вот. Но он не успел узнать ее.
Блок знал ее. Целых десять лет знал».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 40
Или почти целых двадцать — всю жизнь.
<…> Она заговорила о славе: «Я сейчас много об этом думаю, и я пришла к твердой мысли, что это мерзость и ужас — всегда. Какая гадость была Ясная Поляна! Каждый и все, все и каждый считали Толстого своим и растаскивали по ниточке. Порядочный человек должен жить вне этого: вне поклонников, автографов, жен мироносиц — в собственной атмосфере».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 96
Все было наоборот. Она ничего об этом не знала. А Толстой как раз и жил вне «всего этого». И если у нее была меньшая слава, это не значит, что она была более порядочным человеком, чем Лев Толстой.
«Ненавижу выступать. Мне до сих пор со вчера тошно. Совершенно ненужное занятие. Трудно представить себе Пушкина или Баратынского выступающими, не правда ли?»
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 449
Она постоянно думает о Пушкине — не в бытовом даже плане, а в плане поведенческом в контексте их «одинаковой» славы. Снижая его до себя — как раз то, в чем обвинял Пушкин пошлых изучателей судеб великих людей.
«Когда я вспоминаю, что говорят обо мне, я всегда думаю: «Бедные Шаляпин и Горький! По-видимому, все, что говорят о них — такая же неправда».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматов ой. 1938–1941. Стр. 439
Это просто так, просто она задает свой уровень.
«А. А. рассказала, как в детстве она нашла «царь-гриб». «За мной бежали мальчики и девочки, и тогда я вкусила НАСТОЯЩЕЙ славы».
Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей"» Анны Ахматовой. Стр. 294
Так оттеняет свою «настоящую славу» и так подчеркивает свое к ней безразличие!..
В Ташкенте она звала меня часто с ней гулять. Ей нравился Ташкент, а за мной бежали дети и хором кричали: «Муля, не нервируй меня». Это очень надоедало. К тому же я остро ненавидела роль, которая дала мне популярность. Я сказала об этом Анне Андреевне. «“Сжала руки под темной вуалью”» — это тоже мои Мули», — ответила она.
Ф. Г. РАНЕВСКАЯ. Дневник. Стр. 45
Она знала себе цену: «Ехал на ярмарку ухарь-купец» все-таки был популярнее.
Ахматову занимали все проявления славы: в интеллектуальных кругах, в «фельдшерских», на эстраде, в андеграунде. Она воспринимала славу как абсолютную величину, без знаков плюс или минус. Все равно какая, лишь бы слава. Чем больше, тем лучше.
«Чехов невольно шел навстречу вкусам своих читателей — фельдшериц, учительниц, — а им хотелось непременно видеть в художниках бездельников».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 71
А кто были ее читательницы? Неужто кто-то повыше учительниц и фельдшериц? А они как хотели видеть художников? Несомненно — «Все мы бражники здесь, блудницы».
А вот и они — ее читатели.
Она [Ахматова] называет это «моя катастрофа». Рассказала, что к ней пришел циркач-канатоходец. Силач, полуграмотный, вскоре после своей «катастрофы» и стал просить ее или усыновить его, или выйти за него замуж.
Ф. Г. РАНЕВСКАЯ. Дневник. Стр. 41
Она показывает свою карточку, где она на скамейке вывернулась колесом — голова к ногам, в виде акробатки. «Это в 1915. Когда была уже написана “Белая стая"», — сказала она. Бедная женщина, раздавленная славой.
К. И. ЧУКОВСКИЙ. Дневник. Стр. 225
Дореволюционная Россия — и Анна Горенко скорее всего зачитывалась дневниками рано умершей Марии Башкирцевой — тогда была в новинку откровенная и жадная женская жажда славы (почестей и завоевания соответствующих мужчин — таковыми до конца дней остались мотивы Анны Ахматовой). Но будем справедливы к Башкирцевой — когда она пишет цитируемый ниже отрывок, ей всего 12 лет.
Я создана для триумфов и сильных ощущений, — поэтому лучшее, что я могу сделать, — это сделаться певицей. <…> Я могу достигнуть счастья стать знаменитой, известной, обожаемой и этим путем я смогу приобрести того, кого я люблю. <…> Когда он увидит меня, окруженную славою! <…> Слава, популярность, известность повсюду — вот мои грезы, мои мечты.
Выходя на сцену — видеть тысячу людей, которые с замиранием сердца ждут минуты, когда раздастся ваше пение. Сознавать, глядя на людей, что одна нота вашего голоса повергнет всех к вашим ногам. Смотреть на них гордым взглядом (я все могу!) — вот моя мечта, мое желание, моя жизнь, мое счастье… И тогда герцог Гамильтон придет вместе с другими повергнуться к моим ногам.
Мария БАШКИРЦЕВА. Дневник. Стр. 14
Чувство, с которым я прочитала цитату из «Петербургских зим», относящуюся к моим выступлениям в 1921 г., можно сравнить только с последней главой «Процесса» Кафки. Слушатели якобы «по привычке хлопали». По привычке никто не хлопает. Люди до сих пор с волнением вспоминают эти вечера и пишут мне о них.
