Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой
«‹…› Телеграмма эта породила странное ощущение какой-то горечи. Linette так давно не писала, что она стала как-то отходить от меня в пространство. Я не могу жениться на Linette, как она хотела бы, а продолжать наши отношения – значит чувствовать или слушать её жалобы о том, что я гублю её. А между тем такая телеграмма напоминает, что она хочет их продолжать».
Через несколько дней Прокофьев получает письмо от мамы, в котором Мария Григорьевна описывает успех «Скифской сюиты» в Париже, где она была исполнена в ноябре в Grand Opera под управлением Кусевицкого. Мария Григорьевна сидела в ложе с Равелем и Linette. Равель воскликнул: «Vive la Russie», на что Мария Григорьевна ответила: «Vive la France». Прокофьев даже не ожидал, как больно заденет его упоминание о Linette: «Иллюзия, что наши отношения разошлись, не воплощаются. А разве я могу жениться, если я убеждён, что это не принесёт мне счастья?»
Очевидно, что не столько шла на убыль любовь и сердечная привязанность, сколько пугала мысль о женитьбе, которую трудно было себе представить, втиснуть в бешеный круговорот событий профессиональной жизни, требующей, помимо всего прочего, напряжённого общения с дюжинами их участников.
30 декабря состоялась премьера оперы «Любовь к трём апельсинам», сопровождавшаяся триумфальными овациями, восторгами поклонников и поклонниц. Прокофьев чувствовал себя счастливым и безмятежным. Правда, меру успеха он по собственным словам почувствовал первого января следующего 1922 года, оказавшись на приёме в честь Мэри Гарден.[12] «На приёме была масса спонсоров оперы, и тут-то я в первый раз действительно понял, что моя опера имела настоящий успех: давно я не слышал столько восторженных комплиментов от знакомых и незнакомых людей, как сегодня».
31 декабря 1921 года.
«Итак, год окончен. Хороший год. Начался хорошо и весело в Калифорнии, затем контракт с Мэри Гарден, постановка „Шута“, чудесное лето в St.Brevin и постановка „Апельсинов“. Чего же лучше! Феноменальный год».
10 февраля Лина пишет из Милана, рассказывает, что изучает итальянский репертуар, «Риголетто». Она чувствует себя не в своей тарелке, так как совершенно отвыкла от этой музыки. В Париже она пела современные романсы, – Лина ощущает огромный контраст. Ей скучно окунаться в оперную рутину.
Лина живёт в «музыкальном пансионате» в самом центре города, очень шумно. Она выучила порученную ей партию из «Риголетто», начала разучивать другую, небольшую, из четырёхактной итальянской оперы Альберто Каталани «Валли», написанной по мотивам сентиментального немецкого романа, положенного в основу либретто Illico. Лине не нравится ни музыка, ни сюжет. Во всей Италии театральные дела в упадке, половина театров закрыта, платят гроши. Процветает только Ла Скала, а Милан – самый дорогой город Италии. Концертов в Милане нет, Лина была на балете русской труппы Леонидова, – осталась недовольна. На улицах Милана наблюдала карнавал и была совершенно поражена и даже напугана размахом народного празднества. По улицам было невозможно ходить, во всех театрах давали балы, по вечерам миланцы появлялись только в масках. Наконец всё успокоилось. Лина посетила Ла Скала, чтобы послушать «Бориса Годунова», и нашла постановку превосходной. Живя в Италии, она в основном говорит на итальянском языке, но письма Прокофьеву пишет по-русски и без ошибок. Правда, она не решается взяться за перевод стихов, на которые написаны романсы Прокофьева, и считает, что эти переводы следовало бы поручить опытному переводчику.
В это время Прокофьев уже озабочен поисками жилья – дачи. Лето 1922 года, по его мнению, хорошо было бы провести в окрестностях Мюнхена, в райских местах, в Баварских Альпах. Его прельщало и то, что там происходило действие «Огненного ангела», над которым он работал.
19 марта 1922 года он пишет Лине из Берлина, куда только что приехал из Парижа. Отношения молодых людей нисколько не поблекли, несмотря на всё ещё продолжающиеся разногласия, именно с этого времени Прокофьев начинает называть Linette «Пташкой» и производными от этого ласкового прозвища, которое и осталось основным во всей жизни Лины – жены Прокофьева. Но хотя в дальнейшем Лина окажется частой гостьей на этой даче, Прокофьев пишет ей о том, что он (а не «они») ищет себе дачу.
В этих поисках он рассчитывал на помощь старинного, с петербургских времён, друга, подопечного Прокофьева, поэта, Бориса Николаевича Верина. Лина его недолюбливала. Она рассказывает о Башкирове-Верине:
«Башкировы были очень зажиточной семьёй меценатов, покровительствоваших искусству, они проявляли большой интерес к Сергею, когда он только становился известным. Борис дружил с Сергеем, был поэтом-любителем, оказавшимся после революции в Париже без гроша в кармане. Он жил с нами некоторое время, и Сергей постоянно поддерживал его в финансовом отношении. Но так как он не работал и не имел к этому ни малейшего расположения, их отношения постепенно расстроились.
Сергей написал два романса на его стихи.
Однажды попросил его помочь купить машину, потому что Борис разбирался в технике».
Как это бывает у Прокофьева, сказано – сделано. Окончив дела в Берлине, откуда он пишет Пташке, поторапливая её с переводом романсов на французский и английский язык и настоятельно приглашая приехать, он отправляется в Мюнхен, и вот перед нами оказывается первое письмо, отправленное из Этталя, – знаменательного места в жизни будущей четы Прокофьевых. «Борис Николаевич уже начал свою деятельность по отысканию дачи», – так пишет Прокофьев Лине. Он, однако, скрывает от неё истинное положение вещей. Б. Н. в самом деле встретил его в Мюнхене, но к этому времени уже потерял часть вверенных ему денег, ничего не искал, жил в одном из лучших отелей, не оплатив счёт, бродил по берегам озера и наслаждался жизнью. Сказал, что очень счастлив. Всё это Прокофьев скрыл от Лины, стараясь представить друга в лучшем свете.
«Пришлось забрать дело в свои руки, купить план и начать правильный изыск (sic!) окрестностей. Первым делом мы отправились в Берхтесгаден, чудесное место, но, проездив два дня, ничего не нашли. Вторая поездка была в Гармиш, откуда нас послали в Этталь, тихое местечко около большого монастыря, долина зажата между горами, в четырёх километрах от Обераммергау, знаменитого моста, где раз в десять лет – и как раз в этом году – показывают Passionenspiele, представления из Библии, в память избавления от чумы времён „Декамерона“».
6 апреля Прокофьев пишет из Этталя:
«….после отчаянных поисков мы нашли очаровательный дом, в высоких горах, близ Тирольской границы, куда немедленно переселились и откуда я тебе пишу. Дом – настоящий барский особняк, с изящными меблированными комнатами, электричеством, ванной, паровым отоплением, балконами, коврами, широкими кроватями, мягкими кушетками, библиотекой на трёх языках, футуристическими картинами на стенах – словом, такой, какой и не снилось. Вид вокруг великолепный, воздух как мёд, рядом большой монастырь и с десяток других домов, поэтому тишина изумительная. Одним словом мы с Б. Н. расцеловались, когда нашли. Когда ты сюда приедешь?»
