Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти
На следующий день приехал милиционер на лошади – проверить, здесь мы или уехали. А мы-то в Ленинград рано утром ушли. Пешком! Денег на проезд не было…
И моя мама, представляете, направилась в Большой дом на Литейном, сказав, чтобы ее пустили к самому большому начальнику. На что ей ответили, что к нему на прием нужно ждать месяц, и записали ее.
И вот нам нужно было как-то прожить этот месяц. К тому времени поспела черника. Мы каждый день ее собирали, и у нас ее покупала одна продавщица в Парголове. На эти деньги и выживали.
Наконец наступил день приема. Идем с мамой по улице, а навстречу – женщина с дочкой, у той в руках – кукла. Мама поинтересовалась, где купили игрушку, и пообещала мне, что если наш вопрос разрешится положительно, то она мне тоже такую же куклу купит.
Провели ее на прием к начальнику. Вопросов было много: откуда мы приехали, каким образом добрались до Ленинграда, где она сейчас живет…
Мама расплакалась и все подробно рассказала: что приехала за 8000 километров, что ее дочке, то есть мне, вот-вот восемь лет минет, а школы в тех краях нет, что дом в деревне, где она жила с семьей до войны, стоит на месте, что она же, в конце концов, не шпионка… И т. д.
Затем начальник поинтересовался, где же мы жили все это время. «В канаве около дома», – ответила мама. – «Была ли в милиции по приезде?» – «Была, приказали убраться в 24 часа», – и показала резолюцию на заявлении.
На этом же заявлении этот большой начальник написал: «Дом освободить для проживания, после проверки трудоустроить». И мы снова отправились в токсовскую милицию.
Дом действительно освободили, мама пошла работать, а я – в школу. Но радость была недолгой. В 1947—48 годах нас снова выселили, пришлось переехать в Карелию, в Кудомо, а потом и в Салми, в Вилге (под Петрозаводском).
Я уже училась в седьмом классе и написала письмо Сталину. Выписала из Конституции, что в нашей стране нет никаких привилегий никаким народам, никакой нации. Это был уже 1953 год. Умер Сталин, мы с мамой переехали в город Апатиты Мурманской области. Туда мне и пришел ответ от Маленкова: «Можете ехать домой». Но мама уже заключила договор на пять лет на работу.
Позже мы все же вернулись домой, я вышла замуж, у меня родились две дочери. Мужу дали квартиру, куда мы все и переехали.
Несколько лет назад я похоронила мужа, мама, разумеется, умерла еще раньше. Сейчас вместе со вторым мужем и дочерями – Татьяной и Любовью – переехала на постоянное место жительства в Финляндию, в город Иматру. Надеюсь, отсюда нас уже никто не выгонит…[2]
Как мы с мамой спасали отчий дом
Лев Яковлевич Шервуд, 1932 г. р
Кандидат технических наук, изобретатель-разработчик уникальных приборов и устройств для регистрации землетрясений, электрических и магнитных полей.
Первая блокадная зимаНачало Великой Отечественной войны вместе с мамой и отчимом я застал в Ленинграде. Мне было 9 лет.
Проживали мы в коммунальной квартире вместе с интеллигентной татарской семьей Хаджи-Касумовых в доме на углу Мошкова (ныне Запорожского) переулка и улицы Халтурина (ныне Миллионной). Их семья состояла из бабушки, ее дочери, имен которых я не помню, а также двоих детей: девочки Марианны лет 13–15 и мальчика Ненни 11–12 лет. С последним меня связывала большая дружба.
Ненни опекал меня, учил делать из жести консервных банок самолетики, из дерева – подводные лодки, которые за счет жестяных винта и рулей глубины могли двигаться и погружаться в воду. В то время с игрушками вообще было плохо, а подобные просто не выпускались промышленностью.
Хорошо помню воскресный солнечный день 22 июня 1941 года. Я собирался поехать к деду[3] в Полюстрово на автобусе № 2, который ходил тогда от Кировского завода до больницы Мечникова. Он останавливался напротив нашего дома, и мама уже два года позволяла мне самостоятельно ездить на нем. В этот день мама сходила в магазин и купила кое-каких продуктов, чтобы послать со мной, поэтому мой отъезд задержался до двенадцати часов.
И в это время, когда мы уже шли к автобусной остановке, из черных рупорообразных уличных громкоговорителей зазвучало выступление тогдашнего Председателя СОВНАРКОМа СССР В. М. Молотова, объявившего о вероломном нападении на нашу страну фашистской Германии и начале войны.
Мама изменилась в лице, а я стал ее успокаивать и говорить, что Красная армия скоро разобьет фашистов. Знал бы я тогда, насколько мальчишеским было мое заблуждение.
До начала июля город практически не бомбили.
Свято веря в пакт Молотова-Риббентропа о ненападении, игнорируя многочисленные предупреждения нашей агентуры в Германии и других странах, а также наших зарубежных друзей, после почти двухнедельного молчания, к стране, как побитая собака, обратился «отец народов» И. В. Сталин. Обратился с беспрецедентными до того словами: «Братья и сестры…», призвав к «священной войне» против вероломно напавшей на СССР фашистской Германии. Он и его сатрапы проявили преступную близорукость, доверившись пакту Молотова-Риббентропа, игнорируя сообщения друзей о грядущем нападении фашистов на нашу страну.
Лев Шервуд до войны
Передаваемые ежедневно по радио сводки с фронтов были полуправдой. В них говорилось о том, что после тяжелых и продолжительных боев наши войска оставили тот или иной город и населенный пункт, при этом было уничтожено такое-то количество фашистов, – однако наши потери явно занижались.
Впоследствии выяснилось, что из-за бездарно организованной обороны, физического уничтожения наиболее талантливого комсостава, отсутствия современного вооружения (и даже недостатка старого) потери Красной армии убитыми, ранеными и пленными только в первые месяцы войны составили более 5 миллионов человек! Таких потерь не было за всю историю войн человечества!
Понятно, укажи в сводках фактические потери нашей армии, паника была бы еще больше. В разговорах жителей, случайным свидетелем которых мне приходилось быть, панических и капитулянтских настроений я не ощущал. Относить это только к тому, что в условиях военного положения за подобные высказывания можно было попасть под трибунал, я бы тоже не стал.
Бомбардировки города немецкими самолетами начались по мере приближения врагов к нам. В первой половине июля, когда они захватили практически всю Прибалтику с построенными как бы специально для них аэродромами: оттуда, ввиду географической близости, самолеты могли летать к Ленинграду по несколько раз в день. Противовоздушную оборону города организовать еще не успели, неким препятствием для немецких летчиков стали лишь белые ночи.
