Женщины-чекистки - Бережков В. В.

В предсмертной записке Галины Артуровны сообщалось: «Самоубилась здесь, хотя знаю, что после этого еще больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему и мне это будет все равно. В этой могиле для меня все самое дорогое…»

Для Галины Артуровны Есенин был не только великим русским поэтом, но и бесконечно любимым человеком. Любимым настолько, что своя собственная жизнь казалась предназначенной только ему, поэту с голубыми глазами и израненной душой.

Героиня собственных книг (Ирина Гуро)

Почти все в юности увлекаются чтением книг. «Приключения Робинзона Крузо», «Гулливер в стране лилипутов», «Три мушкетера», «Мертвые души», «Война и мир» — да мало ли какие произведения не оставят равнодушными молодежь. Такая естественная читательская страсть не обязательно приводит к тому, что человек впоследствии и сам становится известным писателем. Ведь необходимым условием для литературной славы является писательский талант. Иногда, чтобы оставить свой след в литературе, одаренный человек должен ясно представить себе, что лично он, признанное или непризнанное дарование, может сказать читательской аудитории, представляя на ее суд очередное собственное произведение. Можно имитировать стиль других писателей, создавать свой, отличающийся от других, искать новые формы повествования или строить запутанные лабиринты сюжета. Можно встретить гениев формы, имитаторов, нюансами произведения напоминающими предшествующих авторов, замысловатых игроков со словом. Но когда большой личный опыт переживаний, связанных с непредсказуемыми событиями, кажется интересным и для других, тогда возникает желание перенести наиболее яркие этапы своей жизни на бумагу. Насколько писательские надежды оправданы, может судить только читатель.

Почитателей литературного таланта Ирины Гуро было немало. Многие знавшие эту писательницу утверждают, что все ее произведения автобиографичны. Какова же была жизнь Ирины Гуро, что событий, происходящих в ней, хватило не на одну книгу?

Ирина Гуро — писательский псевдоним. На самом деле эту женщину звали Раиса Соболь. Она родилась в Киеве 6 мая 1904 года. Отец Раисы, Роман Соболь, был директором крупного завода. Дочь «использовала» его положение в личных целях: все книги в заводской библиотеке были жадно прочитаны любознательной девочкой. После уроков в гимназии Раиса играла с другими детьми во дворе. И, пожалуй, то «уличное» образование оказалось для нее не менее важным, чем гимназическое. Иначе чем объяснить приверженность Раисы идеалам большевиков, которые пришли к власти в октябре 1917 года?

В ту пору Соболь было всего тринадцать лет, но, несмотря на такой нежный возраст, девочка жаждала посвятить себя строительству нового общества. А потому и ушла из дома. Был канун гражданской войны, многие сторонники советской власти были привлечены большевиками к борьбе с контрреволюционерами. Раиса оказалась в молодежной коммуне, где начала заниматься пропагандистской работой, действовала в части особого назначения (ЧОН), которая устраивала акции против украинских националистов. Особенно активное участие юная Соболь проявила в 1919 году в создании кружков красной молодежи. Такие порывы ее товарищи оценили, и в возрасте 15 лет Раиса стала членом Коммунистического союза молодежи.

Деловая, самостоятельная, остроумная, комсомолка Соболь уверенно завоевывала авторитет в своей среде. Не случайно в 1921 году она вошла в уездный комитет Коммунистического союза, молодежи Белгорода. На мировоззрение членов этой организации сильно влияли взгляды видных революционеров. Некоторые молодые ребята особенно восторгались Александрой Коллонтай, пропагандировавшей свободную любовь без брака, воспитание детей вне семьи и т. д. В своем романе «Невидимый всадник» Ирина Гуро (Раиса Соболь) привела такой эпизод из жизни молодежи первых послереволюционных лет:

«И еще раз я пришла, когда Валерий был один. Он спал на кровати с амурами, укрывшись шинелью. Это я увидела в открытое окно. Момент настал! Недолго думая, я спрыгнула с подоконника. Я посчитала, что последняя преграда между нами пала, и полезла под шинель…

Валерка вскочил, как будто ему за пазуху кинули ужа:

— Ты откуда свалилась, пимпа курносая?

— С подоконника, — ответила я и, чтоб между нами не было ничего недосказанного, сказала быстро: — Я тебя люблю и поэтому пришла. И не уйду отсюда до утра. — И в замешательстве добавила: — Хай тоби грец!

— До завтрашнего утра? — переспросил испуганно Валерий, и мне показалось, что он сейчас захохочет. Этого нельзя было допускать ни в коем случае. Я утвердилась на кровати и крепко обняла Валерия за шею. Он не сопротивлялся.

Мы лежали и молчали. Потом он сказал:

— Послушай, может, отложим все это?

— А чего откладывать? Чего откладывать? — зашептала я ему в ухо. Самое главное сейчас было не дать ему размагнититься!

— Ну, года на два. Подрасти хоть немножко, — прохрипел Валерка, потому что я сдавила ему шею.

Кажется, все рушилось. Я сказала строго:

— Ты, Валерка, не отдаешь себе отчета в своих словах: мне шестнадцать!

И я села на кровати, потому что мне было неудобно лежа вести полемику.

— Знаешь, Лелька, — сказал серьезно Валерка, — я тебе скажу откровенно: у меня нет ощущения шестнадцати…

— Вот как? А на сколько же у тебя есть ощущение? — спросила я в растерянности.

— На двенадцать! — выпалил он и все-таки захохотал.

Я сидела на краешке кровати и смотрела, как кролик на удава, в его вылинявшие глаза, на его нос с рябинками. Но он уже, как говорилось, перехватил у меня инициативу.

— И вообще, Лелька, что это такое? — нравоучительно продолжал он. — Выходит, ты — распущенная девчонка? Вламываешься в окно, влезаешь в постель к постороннему мужчине…

— Какой же ты посторонний, что ты говоришь, Валерка?

Наступила какая-то пауза. Но я уже почувствовала всем существом, что в эту минуту все изменилось…

Валерка сел на кровати и притянул меня к себе:

— Ну, подождем годок. Пусть тебе будет хоть семнадцать.

— Если сейчас мне двенадцать, то через год будет только тринадцать, — мстительно напомнила я.

— А потом… — Валерка что-то вдруг вспомнил и отпихнул меня, — я вообще ведь человек женатый.

Он опять был прежним Валерием, твердокаменным комиссаром в черной коже.

— Где же твоя жена? — спросила я недоверчиво.

— На заводе. На сахарном заводе. Под Обоянью, — с убийственной точностью объявил он и добавил: — Где директором Паршуков.

— При чем здесь Паршуков? — возмутилась я. — И вообще, что тут такого? Ты сам говорил, что любовь свободна. И Энгельс явно указывает, что моногамия — продукт капитализма. Тут все дело в частной собственности и принципе наследования…

Я собиралась развернуться на эту тему, но на стене зазвонил телефон, и Валерка вскочил с кровати как ошпаренный».

Этот отрывок из романа Ирины Гуро тонко воспроизводит приметы времени и психологию молодежи.

Однако романтические парни и девушки (романтические потому, что какой революционер — не романтик?) думали не только о любовных отношениях. Раиса Соболь была из их числа. В 1921 году Коммунистический союз молодежи рекомендовал ее на учебу на юридический факультет Харьковского университета. (Харьков тогда был столицей Украины). Раиса училась с удовольствием, стремилась получать отличные отметки по всем предметам, так как понимала: возложенное на нее доверие комсомола нужно было оправдать.

После двухлетней учебы Раиса Романовна по поручению этой организации приступила к практике. Она работала в уголовном розыске Харькова. Воспоминания о том времени нашли отражение в ее романе «Невидимый всадник»:

«Мы шли браво, но мне страшно хотелось есть. Может, оттого, что нам все время попадались паштетные. В них сидели нэпманы. Многие из них были толстые, какими их рисовали в газетах…

В большие зеркальные окна было видно, как нэпманы жрут мясо. И надо думать, это была не конина.

— Как вы думаете, это не конина?