Петр Люкимсон - Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера
Эта работа позволяла Зингеру, во-первых, быть в курсе всех литературных новинок, а во-вторых, оттачивать свое собственное литературное мастерство. Ну и, само собой, она давала солидную прибавку к жалованию корректора, позволяя ему без труда расплачиваться с Альпертами за комнату и не отказывать себе в самом необходимом – еде, одежде, книгах…
Вскоре в комнате Исаака Зингера образовалась небольшая, со вкусом подобранная библиотека из тех книг, которые он считал для себя необходимыми. Рядом с «Критикой чистого разума» Канта, «Полом и характером» Вейнингера, «Так говорил Заратустра» Ницше на полке, дивясь столь странному соседству, стояли книги Рамхаля, Рамбама и Магарала. Достоевский здесь ничуть не мешал Арцыбашеву, а Толстой – Блаватской и Гурджиеву.
Параллельно с работой Исаак Зингер завел сразу несколько любовных интрижек. Он вдруг обнаружил, что ему не нужно даже прилагать особых усилий для того, чтобы оказаться в постели с понравившейся ему женщиной: достаточно умения выслушать, нескольких теплых слов, и вот она уже покорена и отдается, веря, что его интересует не только ее тело, но и душа. Безусловно, он сознавал, что в этих его отношениях с женщинами есть что-то бесчестное, и не раз называл себя «вором любви» – ведь он, по сути дела, не дарил им любовь, а крал ее у них. Не беря на себя никаких обязательств, он при этом и не опровергал их убежденности в том, что речь и в самом деле идет о серьезных отношениях, подлинном, глубоком чувстве.
В 1925–1926 годах Исаак Зингер, судя по его обрывочным признаниям и утверждениям его биографов, находился в близких отношениях одновременно как минимум с тремя-четырьмя, а может, и большим числом женщин. Среди них были, видимо, польская девушка, горничная его домохозяев Альпертов, несколько барышень из литературного клуба, а также Стефа Яновская – образованная, начитанная девушка из ассимилированной, обеспеченной еврейской семьи, образ которой не раз возникает на страницах романа «Семья Мускат», повестей «Молодой человек в поисках Бога», «Заблудившийся в Америке». В позднем романе Зингера «Мешуга» Стефа предстает в образе стареющей, красящей волосы, но все еще время от времени влекущей к себе писателя женщины.
Убеждение, что сам Бог создал мужчину так, что тот не может обходиться одной женщиной, вступало в резкое противоречие с теми нравственными принципами, которые с раннего детства прививали ему родители, и прежде всего с требованием бережного отношения к женщине, мыслью, что мужчина не имеет права причинять ей боль и душевные страдания. Эти свои личные рефлексии Башевис-Зингер перенесет потом на многих своих персонажей, прежде всего, на главного героя «Люблинского штукаря» Яшу Мазура, Германа Браудера из «Врагов» и Аарона Грейдингера из «Шоши» и «Мешуги».
Они же приводили к тому, что он постоянно неимоверно запутывался в своих отношениях с женщинами – ему было крайне трудно расставаться с каждой из них; он не находил в себе душевных сил прямо сказать очередной своей пассии, что охладел к ней и продолжать отношения дальше просто не имеет смысла. Вместо этого он предпочитал лгать, лицемерить и затягивать отношения до тех пор, пока женщине самой не становилось все ясно, и она уходила от него, не забыв перед этим высказать все, что думает по поводу своего бывшего любовника.
Не менее противоречивой натурой был Исаак Башевис-Зингер и в своей интимной жизни. Опять-таки по его личному признанию, гиперсексуальность всегда сочеталась в нем с необычайной стыдливостью и застенчивостью. Он с удовольствием любовался обнаженным женским телом, сам легко раздевался в порыве страсти, но как только все кончалось, спешил натянуть на себя простыню. Сама мысль о том, что кто-то, мужчина или женщина, может увидеть его обнаженным или полуодетым, была для Зингера невыносима, и потому он практически никогда не купался на пляже или в бассейне – только в том случае, если был уверен, что за ним никто не наблюдает.
Вместе с тем именно в это время он много размышлял о значении эротических сцен в литературном произведении и границах допустимого при написании таких сцен. Как уже говорилось, в еврейской литературе нового времени существовало определенное табу как на многие вопросы, связанные с сексуальной жизнью, так и на прямое описание того, что происходит между мужчиной и женщиной в постели, не говоря уже о предельно откровенном рассказе, о самом любовном акте – все это должны были заменять многозначительные многоточия. Лишь в первые десятилетия ХХ века в творчестве Шалома Аша и некоторых других еврейских писателей появились робкие попытки заменить эти многоточия теми или иными эвфемизмами. Подлинный прорыв в этой области совершил в еврейской литературе Исаак Бабель, но он сделал это на русском языке, а не на идиш. Определенные подступы к сексуальной теме намечаются в произведениях брата писателя Исраэля-Иешуа Зингер и в романах его сестры Эстер Крейтман, но это опять-таки подступы, и не более того.
Исаак Башевис-Зингер, между тем, был убежден, что вся мировая литература значительно обеднила самое себя, так как боялась предельно правдиво, до конца, рассказать об этой стороне жизни. Если главной задачей литературы является проникновение в тайны человеческой души, считал Зингер, то писатель просто не имеет права останавливаться на пороге спальни своих героев, а обязан заглянуть в нее. Обязан по той простой причине, что лучше всего подлинная природа человека проявляется именно в самые интимные минуты его жизни; именно то, что он переживает в эти мгновения, и дает возможность понять, что происходит в его душе. В 20-е годы Зингер, к примеру, всерьез считал, что Лев Толстой допустил серьезный художественный просчет, отказавшись в «Анне Карениной» от эротических сцен. Описания тех чувств, которые испытывала Анна в момент близости с мужем или Вронским, самих обстоятельств, в которых протекала эта близость как с тем, так и с другим мужчиной, с его точки зрения, значительно обогатили бы этот великий роман.
Правда, при этом оставались вопросы о границах эротизма – к примеру, о том стоит ли описывать половые органы? В 20-х годах Зингер отвечал на этот вопрос утвердительно – при своей личной стыдливости, он считал, что «описание половых органов является составной частью портрета героев, и может многое сказать о нем читателю». Впоследствии, правда, он отказался от этих своих взглядов, и хотя в его произведениях вдоволь эротики, в них почти нет излишне откровенных эротических сцен. Даже в таких рассказах, как «Сестры», «Тойбеле и ее демон», в романах «Сатана в Горае», «Люблинский штукарь», «Раб», «Шоша», «Мешуга», где вроде бы введение таких сцен обусловлено самим сюжетом, мы не находим самого описания момента близости героев.
Подобную сцену Башевис-Зингер разворачивает разве, что в рассказе «Короткая пятница», но разворачивает исключительно, чтобы показать, «как ЭТО происходило в еврейских семьях» в ночь на субботу, когда близость между супругами объявляется иудаизмом крайне желательной, будучи частью того наслаждения, которое следует получать от святого дня. И сцена эта не может тронуть своим целомудрием:
«Проспали они час или два, а может быть, и три – какое это, в конце концов, имеет значение? – как вдруг Шоше услыхала, как Шмуэль-Лейбеле шепотом зовет ее. Она приоткрыла один глаз и спросила:
– Что случилось?
– Чиста ли ты? – пробормотал он.
Она немного подумала и ответила:
– Да.
Он встал, подошел к кровати и лег рядом с нею. Его пробудило ото сна плотское желание. Сердце его сильно колотилось, кровь быстро текла по жилам, чресла его отяжелели. Его первым побуждением было взять жену немедленно, но он вспомнил, что Закон требует от мужчины сначала ласково поговорить с женщиной, и он стал шептать ей о своей любви и о том, что это их любовное объятие, быть может, даст им сына.
– А на девочку ты не согласен? – упрекнула его Шоше, на что Шмуль-Лейбеле ответил:
– Кого бы Господь ни послал милостью своей, тому бы я и порадовался.
– Боюсь я, что мое время миновало, – со вздохом сказала Шоше.
– Почему же? – сказал Шмуль-Лейбеле. – Праматерь наша Сара была старше тебя.
– Разве я могу равнять себя с Сарой? Куда бы лучше, если б ты развелся со мной и женился на другой.
Он остановил ее, закрыв ей рот рукой.
– Даже если бы я знал, что с другой мог бы породить все двенадцать колен Израилевых, все равно бы тебя не покинул. Другую женщину на твоем месте и представить не могу. Ты – зеница ока моего.
– А что если я умру?
– Боже сохрани! Я просто погибну от тоски. Нас похоронят в один день.
– Не говори так, это богохульство. Я тебе желаю прожить, пока мои кости не рассыплются в прах. Ты мужчина. Найдешь себе другую. А я, что бы я делала без тебя?
