Аза Тахо-Годи - Жизнь и судьба: Воспоминания
Как жаль, что я нарисовала только фасад, ближние уступы гор на фоне скалы «Спящая красавица» и дороги на Верхний Гуниб, обрамленной пирамидальными тополями. Самая же примечательная сторона дворца — противоположная. Ее я не зарисовала. Она смотрит на дальние горы, и кажется, что сам дворец вот-вот провалится — он у самого края обрыва, да какого — несколько километров крутизны, с которой низвергаются в невиданную глубину водопады, и все заплетено терновником, можжевельником, ежевикой и кустами шиповника. На узеньком пространстве от подножия белого дворца с балконом на втором этаже и стеклянной дверью на первом из столовой, закрытой, чтобы не было соблазна видеть неохватные дали — голова закружится, идут несколько совсем нешироких террас — цветников с роскошными георгинами всех цветов радуги, не преувеличиваю. Это царство невиданных по красоте и размерам бабочек — моя любовь. Удивляюсь, как бесстрашно бегала я по этим террасам в погоне за бабочками. Никто кроме меня там не бывал. Взрослым и в голову бы не пришло прогуливаться по этим полоскам земли под угрозой сделать какой-либо неверный шаг — скучно все время следить за собой, а вот девчонка двенадцати лет, в платьице пестром, сама, как бабочка, прыгает играючи.
Пройдут годы, и все бесстрашие кончится. Может быть, оно и в прямом, и в переносном смысле кончится с концом счастливой, еще совсем юной жизни под родительским крылом. Да, жалею, что только в неверной памяти сохраняется у меня картина вздымающихся высот величественных гор и такая же еще более страшная бездна, теряющаяся где-то во мраке ущелий.
А под родительским крылом, как теперь я представляю, жизнь шла беспечальная. Идут чередой дни рождения, и для нас всех, четверых, радость. Все равно каждый получает какой-либо подарок, чтобы праздник стал общим, хотя старший брат родился в 1919 году, я — в 1922-м, младший брат — в 1925-м, а сестренка — в 1931-м.
Каждого надо обласкать и приветить, особенно младших. Обычно приходили родичи Тугановы-младшие — Ольга и Жорж (они Поленцы, учатся в немецкой школе), двоюродный брат Юрий Семенов, сын маминого брата Всеволода Петровича. Юрий немцев презирает. Он англоман, старше всех, поступил в открывшийся ИФЛИ (Институт философии, литературы, истории) — предел моих мечтаний. Но лучше не мечтать. Приходит Туся Богдашевская, самая близкая подружка — вместе в школе и вне школы, чаще всего у нее дома. Приходят, тоже старше меня, Ия и ее брат Арик — Склярские, дети Натальи Ивановны, моей любимицы. И конечно, тетя Ксеня Самурская — самая моя дорогая. Дарят книги обязательно. Иной раз такие, этим отличается Юрий, что я никак не могу их осилить, например, «Искушение святого Антония» или «Воспитание чувств» Флобера. Дарят духи, разные симпатичные мелочи, конфеты, цветы. А какой очаровательный шарф подарила мне тетя Ксеня — на алом фоне белые чайки! Я не расставалась с ним много лет и до сих пор храню несколько нежнейших его лоскутов. Мурат получал в подарок то духовое ружье монтекристо, то клюшку для гольфа, то коньки, но и книги, конечно. Юрий как-то подарил прекрасное издание диккенсовского «Давида Копперфильда». Младший Махачик (все давно забыли, что он назван в память друга отца Магомета-Али Дахадаева по революционному имени — Махач) весь в бесчисленных солдатиках, бумажных человечках (их легко вырезать из бумаги и раскрашивать), игрушечных поездах, кораблях, машинах и шоколадных бомбах с начинкой из забавных сувениров. Миночка — та уже вовсю возится с куклами. Но и ей дарят маленькие лыжи, таких маленьких я потом больше не видала, и саночки, и колясочки — для кукол. Родители замечательно умели выбирать подарки. Кроме обязательных прекрасных книг — то белый башлык из тончайшей шерсти, шитый серебром, то кинжальчик в серебряных ножнах, то маленькую пушистую белоснежную бурку или папаху — чтобы Дагестан не забывали.
Особенно приятно получать подарки в Новый год или на елку. Утром обязательно на стуле висит новое платье, под стулом туфельки, под подушкой какая-нибудь приятная коробочка. Но это не значит, что наказания исключены. Правда, папа поступал внешне самым безобидным образом с проказниками. Сиди тихо около письменного стола на стуле, не болтая ногами, ничем не занимаясь, — вот скука. Спасают только слова: «Папа, прости, я больше не буду». Тогда — поцелуй в лоб, и ты свободен. Очень, надо сказать, действенное средство.
Я все записываю в дневник французский (тот самый, который забрали при аресте отца), откуда на всякий случай (что это? предчувствие?) делала выписки по-русски. Вот эти русские выписки при мне долго хранились и стали почти нечитаемы, когда я решила их по кусочкам переписать. О елке, после того как уехали из Дагестана, только мечтали. Елки советская власть запретила, как и Рождество и Пасху. Но почему-то в 1934 году произошел перелом. Некто Постышев[69] вдруг сделал заявление (наверное, получил предписание), что елка — это народный детский праздник и к церкви никакого отношения не имеет.
Кстати сказать, в этом же году опубликовано было письмо Сталина, Жданова и Кирова об изучении русской истории[70], а затем вышел первый такой учебник, где и об императоре Петре I, и о князьях русских просто и доходчиво сочинили наши историки. Мы сами держали в руках этот учебник и умилялись — оказывается, история России, да еще такая великая, и до советской власти была.
В это же время перешли с каких-то декад, пятидневок и непрерывок на нормальную неделю с выходным днем — воскресеньем. Начали прославлять русскую классику и великих полководцев, даже Александра Невского, хоть он и святой. К юбилею Пушкина готовились года два-три и отпраздновали невиданно пышно в памятном 1937 году.
И конституцию Сталин преподнес народу. Мы ее изучали в школе, и там были провозглашены замечательные свободы. Между прочим, союзные республики могли выйти из состава Союза, а мы все смеялись и говорили: «Да кто же это захочет выйти? Этого не может быть! Мы все так дружно живем в великой, огромной стране». Никто и не подозревал — время настанет, Союз распадется и республики выйдут из его состава. Больше всего радовались, что, когда Сталин произнес свою речь о конституции на VIII съезде Советов[71], школьников распустили по домам — слушать доклад. Наступала зимняя погода, и мы, очень веселые, отправились гулять.
Все эти меры принимались постепенно, за несколько лет до войны. Видимо, готовили народ идеологически — будут защищать родину. Но начались они с елки 1934 года.
Игрушек не было. Вот тогда из Владикавказа (его, правда, уже в 1931 году переименовали в Орджоникидзе, но язык не поворачивался так его называть) дядя Леонид Петрович прислал посылку со старинными сохранившимися игрушками. Но для большой елки мало, а мы хотели обязательно большую. Тогда сами стали делать цепи, хлопушки, снегурочек, золотить и покрывать серебряной пылью грецкие орехи, сооружать звезды, клеить домики, корзиночки. Магазины не были готовы к такому всеобщему празднику, и мы в основном украшали первую елку сами. Ну а потом покупали игрушек бесчисленное количество, чтобы все сверкало, сияло, звенело, играло огоньками, осыпало легким снежком и конфетти. Только, можно сказать, вошли во вкус, а тут всякие страшные события, и началось. Не до елок.
Очень любили мы не только книги, но и кино. Лучший кинотеатр «Ударник» в Доме правительства. Там шел один из первых звуковых советских фильмов с музыкой Шостаковича — «Встречный». Не думайте, что это о каком-то неожиданно встреченном герое, нет. Это — даешь встречный план. Ведь у нас в СССР объявлены пятилетки, и не простые, а в четыре года[72]. Поэтому если некий завод устанавливает план, то ему навстречу выдвигают другой, чтобы все сроки перекрыть и твердо выполнять «шесть условий тов. Сталина», которые мы зубрили в школе, ничего не понимая[73]. Ведь мы догоняем Америку, а надо не просто догнать, но перегнать этих проклятых капиталистов и буржуев — зерна у них столько, что в море выбрасывают, а что у нас по стране голод, об этом молчок, но мы-то хорошо все знаем. От этого «Встречного» ничего не помню[74]. Только популярна была песня из фильма на музыку Шостаковича и на слова поэта Бориса Корнилова:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?
Не спи, вставай, кудрявая,
В цехах звеня,
Страна встает со славою
На встречу дня.
Думала, что, наверное, напутала — ведь прошли десятки лет, — а оказалось: все правильно. Ведь это Ленинград и Нева. Но «кудрявая», которая должна встать по веселому пенью гудка (а небось неохота вставать, но комсомольская дисциплина превыше всего), мне запомнилась. Нельзя, нельзя, кудрявая, спать. Работать надо, перевыполнять план. Даешь встречный![75]
