Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг
В начале ноября был у нас доклад Майского о международном положении. Очень откровенный. Говорил, что сейчас такой же период во взаимоотношениях великих держав, как в начале войны: сильные разногласия, взаимное ознакомление, притирка частей, но потом необходимость берет верх. Это может произойти через несколько месяцев, через год, но будет. Мы подождем. Трумэн, Этли — по его словам — мелкие люди, не идущие ни в какое сравнение с Рузвельтом и Черчиллем. Бевин же — просто антисоветская фигура.
Месяца два назад наш завхоз прислал ко мне врача центральной поликлиники НКПС доктора Ивана Федоровича Спарыкина. Средних лет, седой, очень плотный и очень живой, облик — районного врача. Он в течение семи лет работает над проблемой рака, изобрел жидкость, которая действует на пораженную ткань, но безвредна для здоровой. Вылечил (без ножа!) несколько поверхностных язв. Если дело получится — гигантская проблема решится. Скромен: просит дать ему отделение на 10 коек и виварий на 100 мышей.
— Почему вы не идете в Онкологический институт?
— Там сразу найдутся сотни опекунов. Тебе, мол, одному трудно, распределят тему на 100 участков, и от Спарыкина ничего не останется. Дело-то, ведь, большое, всякому хочется рядом встать. А там люди с именами и со званиями. Вот консультанты — пожалуйста, сколько угодно.
— Хотите, я вас свяжу с Збарским?
— Боже упаси! Ну поработаем. Выйдет брошюра, авторы — заслуженный деятель науки, Герой Соц. Труда Збарский и никому не известный доктор Спарыкин. И кто — автор?
Видимо, и в научном мире проблема принудительного соавторства стоит также остро, как в кино.
О его работах знает Л.М. Каганович — он дважды давал указания двигать. Я звонил нач. мед-сан управления Красной Армии генерал-полковнику Смирнову:
— Как, Ефим Иванович?
— Дело интересное. Я его знаю, был у меня. Надо помочь.
Вчера я свел Спарыкина с Поспеловым Он заинтересовался, тут же позвонил наркому транспорта Ковалеву, попросил вызвать Спарыкина и устроить ему отделение, а мне получил шефство.
К слову, встретил недавно Неговского. Он сейчас организует лабораторию и станцию при институте Склифасовского. Будет работать из-под крана. Обещал позвать на первую же операцию.
Позвонил мне на днях Водопьянов.
— Есть дело. Помнишь, несколько лет назад мы с тобой писали новогоднюю мечту — полет на южный полюс. Так вот, я уж давно думаю об этом. Так все обдумал. И сейчас зову тебя: я обещал, ведь, иметь ввиду при интересном деле. Пусть там одни были на северном, другие на южном, а мы с тобой — и там и здесь. Приедешь говорить?
В воскресенье 11 ноября я заехал к нему. был еще Орест Минеев — бывший нач. острова Врангель, в последнее время — нач. проводки то в западном секторе Арктики, то на участках.
Михаил — такой же, как всегда, только располнел, помрачнел, в генеральской форме.
Дело рисуется так. Выйти отсюда кораблем, дойти до бухты Китовой, где базировался Берд («Маленькая Америка»). Это — самая близкая доходимая точка до Южного полюса. Находится она приблизительно на 78о — в 1400 км. от полюса. Там устроить базу. Оттуда самолетами дойти до полюса перед началом полярной ночи, оставить там зимовку Минеева, а по окончании вернуться за ним. Тем временем корабль либо уйдет на базу, предположительно в Новой Зеландии, либо обойдет с океанографической экспедицией берега Антарктики, а, м.б., и всю ее.
— Корабль?
— Ледокольный пароход «Дежнев», у него запас угля на два месяца.
— Сколько сил?
— 2500, - ответил Минеев.
— Мало, — сказал я.
— Да. Но зато мореходен, а по дороге — шторма и ураганы. И хорош во льду.
— Сколько самолетов?
— Пять двухмоторных. Плюс парочку «У-2», — ответил Водопьянов.
— Какие двухмоторные?
— Сам еще не знаю. Хорошо бы «Дугласа», но они — иностранные. Ты не знаешь своих?
Я сказал ему о новой ильюшинской машине. Он заинтересовался.
— Поговори с Коккинаки, — попросил он. — Узнай, можно ли поставить на них 82-ые. И вообще.
— Лодку берешь? — спросил я.
— Зачем?
— Для ледовой разведки.
— Нет. Я всегда найду льдину, чтобы взлететь на «У-2».
— Неверно. Может быть битый, но плотный лед. И не взлетишь. А полынью для лодки всегда разыщешь. Ты на ледоколах плавал?
— Никогда, — ответил он. — Я летал.
— А я плавал, — сказал я. — И всегда видели полыньи. Да вспомни, и на полюсе были. Надо лодку!
— А какую? — спросил он, сдаваясь.
— «Ш-2».
— Да их, поди, ни одной не осталось.
— Я найду. Или поговорю с Яковлевым, он специально построит. И геликоптер надо.
— Не нужно этого жука, — запротестовал Михаил.
— Надо, — настаивал я.
Так и не договорились об этом. Успеем, доломаю.
— Сколько человек зимовка? — спросил я у Минеева.
— Пять.
— Это я — пятый?
Он засмеялся.
— Ишь ты, уже торгуешься за участие.
— Сколько тебе надо груза доставить на полюс?
— Семь тонн. Это — жилье, харч, приборы, снаряжение. И запас горючего для самолетов. Думаю иметь там и легкий самолет.
— Мало. Папанину мы дали 11 с лишним тонн, — припомнил я. — А задачи у него были меньше. И без авиагорючего. Ты подсчитай лучше и с запасом.
Разговор перешел на требования к самолетам. Михаил считал, что дальность должна быть 14–15 часов.
— Смотри сам. 1400 км. в один конец. Пусть встречный ветер 100 км, итого — скорость 200. Семь часов, да обратно столько же.
— Значит, — сказа я, — бензина надо на 20 часов. Поплутал, да подогрев, да может сел где-нибудь.
— Плутать не будем — радиомаяк, — сказал он упрямо.
— Ты не будешь, а другой будет. Тут надо весь расчет вести «на дурака», как американцы в ширпотребе. Вот давай прикинем, скажем, головную машину. Экипаж: ты, второй пилот, штурман, два механика обязательно, я, Минеев, да еще кто-нибудь из них, снаряжение, бензин на 20 часов. Ух, большая нагрузка!
— А ты хочешь на первой? — спросил он Минеева. — Лазарь-то пойдет со мной, это я знаю. Но первый полет разведочный, тебе, Орест, не обязательно.
Минеев даже обиделся:
— Кто капитан, кто летчики, ученые, штурманы, механики? — спросил я.
Оказывается, об этом еще не думали — «Люди найдутся». Я сказал, что правительство, решая, будет учитывать две вещи: международную обстановку и людей. Тем паче, что проект придется писать мне.
Договорились, что еще не раз обсудим все, прежде, чем сядем за докладную записку.
Между прочим, Михаил рассказал мне забавную вещь. Когда он летел на Берлин в 1941 году, на обратном пути его самолет сел у линии фронта. Михаил сказал летевшему с ним Пусэпу и Штепенко, чтобы они имели в виду: его фамилия не Водопьянов, а Бронтман.
