Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
Через некоторое время мы вошли в г. Запорожье. Когда мы взяли его, Днепрогэс еще стоял, немцы взорвали его позже, мы как раз были свидетелями этого страшного взрыва, и плотины не стало. Оказывается, при заливке немцы закладывали в бетон тол, взрывчатку. Получалось, что немцы не верили в свою победу, они же восстановили Днепрогэс, но восстановили так, чтобы потом взорвать. И в это время как раз напротив Хортицы в зеленой посадке был снят фильм «Легендарная батарея». Он состоял из трех эпизодов, до сих пор, насколько я знаю, есть в Москве в хронике, корреспондент снимал, это был один из самых известных хроникеров войны, хотя я и не помню его фамилию. Первый эпизод: батарея на марше, было показано, как мы двигались километров 10–15, второй эпизод: батарея на отдыхе, мы расположились, кто брился, кто играл на гармошке, кто пел украинские песни. И, наконец, третий: батарея на огневой позиции, мне разрешили для съемки сделать залп, я не бил по немцам, но по той стороне Днепра, где они находились, прикинули, чтобы хоть какой-то ущерб нанести, но прямого не было. Я выхожу, восемь установок у меня на виду, кричу: «Огонь по врагу, за нашу Родину!» Стреляю из «парабеллума», и начинается мощный залп. Фильм есть, мне потом показывали фотографии, нашу батарею выбрали потому, что командир полка Кислицкий был депутатом Верховного Совета, не всякий мог таким похвастаться.
После Запорожья нас ожидало очень непростое форсирование Днепра. Что характерно, наш берег низкий, а берег противника высокий, это создавало на всем протяжении переправы большие трудности. Непосредственно в форсировании «Катюши» не участвовали, мы дали залпы и остались на этом месте, а нужно было перейти на ту сторону, мы играли подсобную роль, помогали пехоте огнем, если нужно. В послевоенных кинофильмах довольно хорошо отражена эпопея взятия того берега, который считался немцами неприступным, а потом мы просто, когда был восстановлен мост, поехали вторым эшелоном. Мы двигались по понтонному мосту, который очень быстро навели саперы. Переправлялись сначала в первую очередь танки, потом уже артиллерия и «катюши», надо отметить, что степень организованности была очень высокой, так же как дисциплина и умение. Вообще надо сказать, что война – это работа, профессионализм возникает в ходе познания разных вещей. Оттуда в Днепропетровск, где был период, когда мы не двигались, затишье, дело в том, что Кировоград мы сразу не взяли, только подошли к нему. И был промежуток, примерно месяца полтора, пока мы его не брали, наступил период зимней передышки, мы остановились километрах в 15 от Кировограда, нас отвезли в Днепропетровск на зимние каникулы. Мы там отдыхали, снова учили людей, это, конечно, город огромный. После этого, когда уже началось освобождение Киева, мы двигались в Днепродзержинск, Кировоград, Новоархангельск, Житомир, Луцк, Ровно, Люблин. После этого нас посадили на эшелоны и отвезли назад, потому что в Белоруссии было сосредоточена крупная группировка немецких войск. И из района Чернигова начиналось наступление на Беларусь. И я оттуда уже во второй раз попал в Польшу, в г. Ковель.
В Белоруссии мы сразу пошли в прорыв, и когда пересекли Пинские болота на «катюшах» и танках, вдруг оказались в глубоком немецком тылу. Мы перепутывались с немецкими частями, в целом для Белоруссии было характерно следующее: слишком стремительный наш марш-бросок вперед, группа танков, восемь машин, и моих восемь «катюш» с машинами поддержки не заметили, как рванулись вперед и на 60 км ушли туда, к Барановичам. Во время движения нужно было в одно местечко сходить, а солдаты соскакивали, в лесах видели немцев, а мы двигались дальше. Только глубоко в тылу мы пришли в себя и поняли, что находимся в тылу у немцев. И танкисты, и мои солдаты, как только мы разобрались в ситуации, что фактически сами попали в окружение, сразу врылись в землю. Впереди от нашей позиции была небольшая речушка и взорванный мост, движения дальше уже не могло быть, деревенька называлась Верьсмак. Я курил тогда, и вот, когда мы врылись в землю, капитан танкового батальона и я обходили спящих, вдруг заметили, что листва осеребрилась, красиво-красиво, как перед смертью бывает. Мы знали, что вряд ли выживем – завтра, и тогда я и капитан дали клятву: выживем, бросим курить. Утром нас атаковали немецкие танки, начали бомбить, но самое смешное оказалось в том, что немцы не знали: «катюши» находятся в тылу, они видели только, что танки прорвались. И когда я сделал два залпа и немцы поняли, что здесь находится такое грозное оружие. Хотя потом оказалось, что немцы не могли разобраться, откуда бьют «катюши», ведь залпы прошли в 60 км от линии фронта, это сыграло решающую роль в их паническом состоянии. Три дня мы оборонялись, а на третий день подошли наши, им понадобилось три дня на эти 60 км. Наши подошли ночью, мы подумали сперва, что это немцы крадутся, но, к счастью, обошлось без проблем, узнали друг друга. За эту операцию, за то, что мы способствовали психологическому поражению фашистов, они не ожидали, что наши танки и «катюши» могут оказаться в глубоком тылу, я получил полководческий орден Александра Невского, мне тогда был 21 год. Что такое окружение? Это фактически не было окружением, мы же вырвались вперед, а наши отступали. Это была одна из тех необходимых, в данном случае тактических, операций, которые привели к быстрейшему разгрому врага. Понимаете, какая психологическая обстановка создается, когда «катюши» играют в тылу врага. И я бросил курить, как и обещал. Больше не курю.
При пересечении границы с Польшей мы увидели старые пограничные столбы Советского Союза. Они были, конечно, смяты и сброшены, немцы установили свои. Когда мы освободили Люблин, он превратился во временную столицу, и вот там как раз формировалась Польская армия, с помощью Гвардии Людовой. Сейчас историческая память поляков говорит, что они создали свою армию, но это не совсем так: эту армию мы создавали, так как нужен был противовес Армии Крайовой, которая существовала под эгидой лондонского правительства. Мировые геополитические игры. Помню, когда мы освободили предместье Варшавы Прагу, на той стороне была Варшава, а мы на это стороне взяли Прагу, с тяжелыми боями. В это время возникло восстание поляков против немцев. Что удивительно, нам был дан приказ не помогать, выходит, в данном случае мы являлись союзниками немцев, потому что это было польское восстание под руководством польского лондонского правительства. Оно было подавлено в крови. Могут ли поляки потом простить нам это? Нет, точно так же, как не могут простить расстрел лучшей части своего польского офицерского корпуса, который был без суда и следствия расстрелян и похоронен в Катыни. Своеобразные сложились отношения, сразу чувствовалось, что Советский Союз несет с собой определенную, совершенно четко продуманную линию. Так как поляки, восставшие против немцев, не несли нашу идеологию, поэтому мы им не помогали. Сегодня Международный суд признал, что коммунистическая и фашистская идеология однотипны, это страшное признание, потому что мы боролись за свободу народов, а вместе с тем это признание накладывает свой отпечаток, ведь я тоже вступил в партию и как солдат честно выполнял свой долг. А вот такая идеологическая подоплека оказалась. Мы видели восстание, даже просили, давайте мы залп дадим, поможем, но нам отвечали одно: «Приказа нет». Тогда мы не понимали, почему не помогали, видеть, как сражаются люди, немцев видеть, которых мы можем уничтожить, а приказа нет. Поэтому, конечно, польская гордость всегда помнила, что мы вели себя непристойно в годы войны, когда не помогли восставшим. Для того чтобы как-то подкупить сердца поляков, мы тогда построили в сердце Польши дворец, но разве это здание может компенсировать те потери, которые понесли поляки в борьбе с немцами, без нашей помощи.
