Карен Брутенц - Тридцать лет на Старой площади
На февральском Пленуме 1990 года резко критическую позицию заняли 24 оратора из 33. Еще резче это проявилось на совещании первых секретарей обкомов 30 января 1991 г. «Разговорился, никак тормоза не может включить», «Все на других валит, а сам не знает, куда идти», «Да он в экономике так же понимает, как его люмпен- академик Шаталин» и т. д. — эти замечания были не самыми острыми из тех, что я слышал вокруг. И все же члены ЦК так и не рискнули осуществить свое заветное желание — избавиться от Михаила Сергеевича. Не меняет дела и то, что, возможно, какую-то роль сыграли страх раскола и боязнь в той ситуации остаться «один на один» со страной.
Другой случай — возникновение ГКЧП. Хотя была тенденция обвинять КПСС в его поддержке, на самом деле, думается, руководство партии не заняло определенной позиции, выжидало, проявив в отсутствие «вождя» нерешительность и отвычку от самостоятельных действий. Прилетев из Сирии вечером 19 августа, я на следующий день утром у лифта встретил (часть аппарата президента продолжала работать в здании ЦК) А. Грачева, заместителя заведующего Международным отделом и члена ЦК, избранного на XXVIII съезде. Спросил не без нажима и нетерпения: «Что же ЦК молчит?» В ответ услышал: «Обсуждают, никак не могут договориться». Помню, я сказал: «Но как партия, претендующая на то, чтобы быть правящей, может молчать в такой критический момент, отсутствовать на политической сцене? Тем самым она расписывается в том, что не нужна. Занять любую позицию — и то было бы лучше».
Советская система с рождения опиралась на идеологическое освящение своего существования, на идеологизацию общества и народа. Ее лидеры служили определенной доктрине, что не исключало, конечно, личных амбиций и интересов. По мере старения и бюрократизации системы, действовавшей, как и партия, в бесконкурентной среде, бюрократизировалась и идеология, уступая место прагматизму без границ. Живая душа идеологии выхолащивалась, оставалась лишь оболочка («скорлупа ореха без его ядра»). Идеология становилась маской, скрывавшей безыдейность и судорожное цепляние за власть. Происходила деидеологизация руководства и кадров в целом.
Утратившая живой идеологический стержень система сама подталкивала к беспринципности и безбрежному прагматизму. Не случайно каждое следующее поколение лидеров все дальше продвигалось по этому пути. В 70-е и 80-е годы, но моим наблюдениям, самыми «продвинувшимися» и в то же время самыми идеологически крикливыми были комсомольские «вожаки».
Если Хрущев был все же искренне привязан к некоторым, пусть догматическим, но «вбитым в сознание» с молодости марксистскj-ленинским постулатам, то следующее поколение в большинстве своем было свободно от них. По моим наблюдениям, среди членов руководства второй половины 70-х годов доктринально «заряженными» конечно, по-разному — оставались лишь Андропов, Суслов, Пономарев и в какой-то мере Громыко. Это, впрочем, не исключало, что «вожди» искренне верили в превосходство существовавшего у нас строя, причем не только в смысле потенциала государства и властных для себя удобств, но и в том, что касалось положения и возможностей «простых людей».
Именно этим прежде всего объясняется странный на первый взгляд факт: своих лидеров и свои руководящие кадры нынешняя система получила от прежней, политически и идеологически вроде противоположной. Этим же, а не только нравственным коэффициентом соответствующих персонажей объясняется удивительное зрелище: вчерашние члены Политбюро ЦК КПСС, все люди не первой молодости, еще вчера произносившие марксистско-ленинские речи, безудержно славившие Брежнева и, поочередно, других генеральных секретарей, гонители церкви сегодня вдруг, без малейшего смущения, выступают в роли ярых антикоммунистов, обличают «коммунистическую демагогию» (Ельцин), «бездуховность, фанатизм и антинациональную направленность коммунистической идеологии» (Каримов) запрещают компартии (Алиев, Каримов, Назарбаев), истово бьют себя во внезапно обретенную «религиозную грудь» (Ельцин не упускает случая постоять со свечой в храме, Алиев совершил хадж в Мекку, Шеварднадзе то и дело перемежает политические заявления ссылками на Всевышнего и т. д.). При этом они не изменяют привычному авторитарному или даже диктаторскому стилю своего руководства, как и своему влечению к привилегиям. Кронид Любарский как-то написал, что российский президент, ранее отказавшийся от романа с коммунизмом, теперь порывает с демократией. На самом деле у него, как и у других людей этой категории, не было ни той ни другой любви. У них была и остается одна, но пламенная страсть — власть.
Если бы история расставляла политиков по ранжиру лицемерия и беспринципности, то многие члены последних советских руководств заняли бы там весьма видные места.
С процессом идейного обмеления и опустошения было связано разрастание коррупции, правда, оговорюсь, по нынешним масштабам она была копеечной. С Хрущевым кончилась эпоха более или менее аскетичных советских «вождей». Страсть Брежнева к презентам была хорошо известна. Мои коллеги — «арабы», ездившие с Ш. Рашидовым в составе делегации в Ирак, знали, что оттуда он привез Леониду Ильичу золотую статуэтку. Секрет Полишинеля — история с драгоценным кольцом, принятым в Баку из рук Алиева. Открыто сплетничали и о том, что помощник Громыко облагает «ясаком» послов и других чиновников, работавших за границей, совмещая при этом интересы супруги шефа и свои собственные. Когда Горбачев, выступая в МИД 23 мая 1986 г., говорил о том, что «взяточничество… коснулось внешнеполитического ведомства», думаю, он имел в виду и это. Чистыми оставались, согласно молве, Суслов, Андропов, Устинов и некоторые другие члены высшего руководства.
Коррупция, на мой взгляд, выражалась и в применении двойного стандарта: в отличие от «обычных» работников людям из руководства практически разрешалось нарушать ими же установленные заповеди.
Вследствие этого в партийном и государственном аппарате возникла целая категория работников, изъеденных коррупцией.
Брежневское поколение руководителей, несомненно, уже продукт начавшегося разложения системы. Оно, можно сказать, качественно отличалось от тех, кто был ближе к ленинским годам, хотя и те были небезупречны. Это относится, конечно, и к партийным функционерам более низкого ранга, начинал с первых секретарей обкомов.
Многие из них были еще менее склонны потакать партийной демократии, менее привязаны к идеологическим постулатам, но зато поднаторевшими хозяйственниками, «деловыми» людьми с накатанной «партийной» речью, переполненной обязательными и пустыми формулами.
