Альберт Голдман - Джон Леннон
Грин отреагировал так, как это сделал бы любой нормальный человек. «Звоните в полицию!» – заорал он. Но Джон настоял на том, чтобы прежде Грин посмотрел, что скажут карты о грозящей опасности. Получив от карт предуведомление, что им грозит беда, Джон наконец набрал номер полиции, которая, в свою очередь, немедленно поставила в известность ФБР.
За дело принялись коротко остриженные молодые люди в темных костюмах. Телефон Леннона был поставлен на прослушивание, а за домом и квартирой установлено вооруженное наблюдение. Когда шантажист перезвонил, Ленноны сказали ему, что в определенный день на стойке у портье будет оставлен сверток с требуемой суммой. Полиция попыталась проследить за каким-то мужчиной подозрительного вида, но потеряла его. Вскоре стало ясно, что вымогатели что-то почуяли и не клюнули на приманку.
Отныне Шон выходил из дома только в сопровождении вооруженного охранника. Через какое-то время Ленноны получили еще несколько звонков с угрозами, но Джон теперь склонялся к выводу, что звонил не представитель «пуэрториканской революционной организации», а просто какой-то «шизанутый латинос».
Однажды вечером, все в том же ноябре, Иоко, сняв трубку, услышала голос Киоко. Дочь, которую она не видела почти пять лет и которой уже исполнилось четырнадцать, отказалась сообщить, где живет, но дала понять, что собирается нанести матери визит. Затем к трубке подошел Тони и уточнил, что Леннонам придется подписать документ, в котором будут оговорены условия встречи с Киоко. Ради того, чтобы повидаться с дочерью, Йоко согласилась со всеми требованиями Кокса и следующий месяц провела в ожидании встречи. Она без конца говорила о Киоко, подготовила к ее приезду комнату и потратила немало денег, чтобы как следует принять ее. Когда подошел долгожданный вечер – как раз накануне Рождества, – нервы у Иоко и Джона были на пределе. Но проходили часы, а Киоко не появлялась. Они ждали, ждали, пока не стало ясно, что Тони их просто надул. Джон пришел в бешенство, а Йоко зарыдала.
В декабре 1977-го Ленноны пережили серьезнейший финансовый кризис, который выбил их из колеи на несколько лет. Когда бухгалтеры сложили все счета, выяснилось, что прогулка по Японии обошлась им в 700 тысяч долларов. Несмотря на требование Иоко представить эти затраты в виде командировочных расходов, ей объяснили, что налоговые органы не примут иной формулировки, кроме как личные расходы, а стало быть, такие расходы будут облагаться налогом по высшей ставке, равной 72 процентам, и уплатить его необходимо до 15 апреля 1978 года. Выплатив всю сумму, Ленноны вынуждены будут сильно сократить расходы; в случае неуплаты налога им грозили крупные штрафы, которые значительно увеличили бы их задолженность перед налоговыми органами.
Сэм Грин посоветовал Иоко передать в качестве дара национальным музеям несколько недавно приобретенных произведений искусства в обмен на значительное снижение налогового бремени, однако Иоко осталась глуха к его разумному предложению. Она ни за что не хотела расставаться со своими сокровищами.
В конце концов кому-то в голову пришла мысль о знаменитом «Флауэр Пауэр», «роллс-ройсе» Джона, который уже несколько лет, всеми забытый, пылился в манхэттенском гараже. Несмотря на это, он оставался «знаменитым символом славной эпохи, а потому был бесценным историческим артефактом», как представил его Сэм Грин ошалевшим представителям музея Купер-Хьюитт с Пятой авеню. Этот музей был открыт совсем недавно, и его экспозиция включала в себя предметы декоративного искусства. После продолжительной торговли Леннон получил за старый автомобиль, чья рыночная стоимость не превышала в то время 100 тысяч долларов, зачет по налогам в размере 225 тысяч. В 1985 году музей продал этот автомобиль на аукционе Сотбис всего-навсего за 2 миллиона 299 тысяч долларов.
Благодаря продаже старого «роллса» Ленноны получили временную отсрочку для решения своих хронических проблем. На самом деле им нужно было спешно получить долгосрочные налоговые льготы. Сэм Грин в очередной раз подтвердил свою незаменимость, познакомив Йоко с адвокатом Джорджем Тайшнером, который предложил инвестировать деньги в сельскохозяйственную ферму, расположенную в графстве Делавер, штат Нью-Йорк, в зоне, которая снабжала метрополию молочными продуктами. Каждый доллар, вложенный в развитие сельскохозяйственного предприятия, приносил инвестору освобождение от налогов на четыре доллара. Несмотря на то, что бухгалтерская контора, ведавшая делами Леннонов, предупредила Йоко о том, что налоговые службы относятся к подобным схемам с известной долей подозрительности, Джон Грин склонил ее к согласию, и скоро документы были готовы к подписанию, чтобы завершить сделку до истечения срока уплаты налогов. В последний момент Леннон швырнул на рельсы такой булыжник, который чуть было не снес с пути весь вагон.
«Фермы! – вскричал он. – Какого хрена я знаю о фермах? Чего в них хорошего? Молоко и сыр! Все, что они производят, это вонь!»
Чтобы убедить Леннона, Йоко призвала на помощь Джона Грина, который объяснил бывшему апостолу мира, что каждый цент, который он платит государству, идет на приобретение бомб, пушек и других смертоносных приспособлений. Эта мысль заставила Джона задуматься. Грин уговорил Леннона хотя бы съездить посмотреть ферму, о которой шла речь. Нехотя Джон согласился.
Как только огромный лимузин Джона выехал на пустынное загородное шоссе, его дурное настроение улетучилось само собой. Он невольно залюбовался проплывавшим мимо пейзажем. Вскоре ему захотелось выйти из машины и прогуляться пешком. Сэм остановился возле небольшого холма, с которого, по его мнению, открывался живописный вид. Йоко сидела в машине, глотая сигаретный дым, а мужчины пошли вверх по склону. Оказавшись на гребне холма, Джон окинул взглядом окрестности, напомнившие ему родной Ланкашир, присел на землю и стал воображать, как вот здесь построит дом: в этом углу будет камин, а в том – музыкальный центр. «Джон был очень домашним человеком, – заметил Сэм. – Он ничего так не любил, как возводить дома. В глубине души он мечтал о том, чтобы построить замок на холме, где никто не мог бы до него добраться...»
Когда к вечеру компания вернулась в Нью-Йорк, Джон только и говорил, что о «ферме старого Макленнона». В общей сложности было решено купить сельскохозяйственных угодий, недействующих и действующих ферм, скота и подержанного оборудования на 2,7 миллиона долларов, из которых реально было уплачено только 375 тысяч, а на остальную сумму Леннон выдал расписки. На следующий год они собирались объявить о больших убытках, показать значительное снижение стоимости скота и оборудования, а также подать заявку на списание налогов на 195 тысяч долларов в счет сделанных инвестиций. К их глубокому разочарованию, налоговые органы отказали в большей части этих требований, доказав, что фермы и скот были приобретены не для развития доходных предприятий, а для ухода от налогов, что не влекло за собой подлинных рисков.
