Вадим Телицын - Никола Тесла и тайна Филадельфийского эксперимента
Когда он стал подозревать, что знает больше, чем следовало бы, он решил «лечь на грунт». Удалившись чуть ли не на другой конец континента, он отказался от блестящей и многообещающей карьеры и поселился в маленьком уютном бунгало, стал отшельником.
Вот запись беседы У. Мура с затворником, согласившимся на встречу после почти годичной предварительной переписки.
«Вам, разумеется, известно, — начал он, — что всякий эксперимент начинается с идеи, затем из нее появляется предложение, возможно, с уже проведенными расчетами, затем проект и, наконец, эксперименты. В начале с ними было связано лишь очень небольшое число людей. У большинства были разнообразные первоочередные обязанности, от которых им прежде надо было освободиться. Единая теория поля так и осталась незавершенной даже сегодня. По моему мнению, никто не может по праву утверждать, что провел полный перерасчет этой теории.
Я помню конференции во время войны, в которых принимали участие морские офицеры. В отношении интересующего вас проекта память подсказывает мне, что начинался он гораздо раньше 1943 года — возможно, еще в 1939-м или 1940-м годах, когда Эйнштейн занимался проработкой идеи теоретической физики, представленной ему физиками и другими людьми, которые думали об их военном использовании. Авторами этого предложения были Эйнштейн и Ладенбург. Не знаю, кого из них двоих следует поставить первым, но помню, что профессор Рудольф Ладенбург и Эйнштейн были знакомы еще с 1908 года по Швейцарии. Ладенбург был молчаливый сверхпунктуальный человек с манерами прусского дворянина, но он пользовался исключительным уважением коллег как спокойный одинокий мыслитель и труженик.
Ладенбург все лето и осень 1939 года проработал в Принстоне над экспериментами в области расщепления ядра. По-моему, я читал, что он обсуждал эти проблемы с Эйнштейном. Во всяком случае, я помню, что это было где-то в 1940 году, а предложение, которое я связываю с последующим корабельным проектом, было якобы результатом беседы между Ладенбургом и Эйнштейном об использовании электромагнитных полей для защиты от мин и торпед., и Эйнштейн сам написал предложение… Эйнштейн и Ладенбург всегда были впереди, когда речь шла о подаче предложений, но перед важными персонами предпочитали держаться в тени. Джон фон Нейман (крупнейший математик, один из основоположников теории цифровых вычислительных машин) был скромного вида человек, который умел вовлекать в свои проекты власть имущих.
Так вот, именно Нейман говорил с доктором Альбрехтом, моим шефом, об этом предложении, и кто-то из них смог получить практическое согласие от исследовательской лаборатории Военно-морских сил.
Как-то в начале 1940 года Альбрехт пришел в восемь утра в свое бюро и увидел там двоих или троих посетителей из НКОИ (Национальный комитет оборонных исследований), которые уже ждали его. Это событие не было из разряда особенных, и я не придал ему большого значения. Однако примерно в половине десятого в дверь заглянул капитан Гиббоне. Он поднял палец, что было для меня сигналом выйти в коридор, поскольку он хотел что-то сообщить мне без свидетелей. Я вспоминаю об этом потому, что как раз занимался довольно сложной теоретической работой и собирался связаться с расчетчиками.
Я понял, что речь идет о чем-то довольно важном, прервал работу и вышел в коридор. Гиббонс проводил меня в бюро шефа, где была конференция, в которой, с одной стороны, принимали участие двое людей (или все же трое?) из НКОИ, а с другой — Альбрехт и фон Нейман.
Когда я вошел, они оживленно обсуждали то, что в итоге стало проектом, который вас интересует. Альбрехт, видимо, считал, что я — единственный, кто достаточно разбирается в гравитации и теории относительности, чтобы без лишних вопросов представить математические выкладки, которые ему требовались немедленно.
Перед Альбрехтом лежали три листка бумаги, один из которых был исписан мелким витиеватым почерком, характерным только для Эйнштейна. Альбрехт дал мне взглянуть на листки, не прерывая своего разговора. Одновременно он давал мне инструкции о том, что от меня требуется. На одном из листков было уравнение волнового излучения, а с левой стороны — какие-то незаконченные каракули. Кроме того, он пододвинул мне довольно подробный отчет по военно-морским размагничивающим установкам, и я помечал карандашом те места, куда он указывал пальцем. Затем Альбрехт сказал, чтобы я взглянул, что необходимо для достижения, по-моему, 10-процентной кривизны света. На мой вопрос, сколько мне на это дается времени, он ответил „недолго“. После чего продолжил разговор с присутствующими.
Здесь дискуссия повернулась к принципам резонанса и к тому, как, используя этот принцип, создать интенсивные поля, необходимые для подобного эксперимента. Я так и не получил настоящего ответа на свой вопрос о том, сколько времени в моем распоряжении, но Альбрехт уже сделал мне знак, чтобы я шел и принимался за работу. Так что я вернулся по коридору к капитану Гиббонсу и сказал ему: „Как вы думаете, когда Альбрехт должен получить все это?“ Гиббоне на секунду задумался и сказал: „Я отведу вас в офицерский клуб, тогда у вас в распоряжении будет еще и обеденное время, но не больше. Итак, в час или в два, не позже“.
Судя по всему, обед прошел очень быстро, ибо в 1.15 Гиббоне уже вернулся, а работа моя была в самом разгаре. Я объяснил ему, что хочу составить памятную записку и сделать машинописную копию и что я управлюсь к трем часам, если он до тех пор сумеет задержать остальных. Гиббоне ответил, что так дело не пойдет и что не может быть и речи о печатной копии. Пусть все остается как есть, написанное карандашом. „Чуда, — сказал я, — они все время хотят чуда! Послушайте, дайте мне еще минут двадцать пять, и я посмотрю, что можно сделать“. Гиббонса это явно не обрадовало, но что ему оставалось делать, если он хотел получить результаты? Пришлось согласиться.
Все же я составил две небольшие таблицы и несколько пояснительных предложений к ним. Когда мы вернулись к Альбрехту, он быстро взглянул на мою работу и сказал: „Вы сделали это относительно интенсивности поля на разном удалении от борта корабля, а про нос и корму, похоже, забыли?“ Альбрехт всегда был педант. Я не учел этих частностей, потому что не знал точно, что от меня требуется, да и времени на такую работу было меньше, чем нужно. Все, что я мог предложить, были точки наибольшего искривления непосредственно за бортом судна напротив этих установок.
Альбрехту нужны были расчеты для проверки силы поля и практической вероятности такого искривления света, чтобы можно было достичь желаемого эффекта миража. Клянусь Богом, они не имели понятия, что из этого может выйти! Если бы они знали, то дело тогда же и закончилось бы.
