Евгений Харин - Zвуки Времени
Это открытие, однако, ничуть не смутило остальных толпившихся в очереди, – привозного пива практически не бывало. Слободская водка из магазина имела отвратительный вкус, я ее не пил. Хорошие сорта,
"Старка", "Посольская", были доступны лишь по случаю. Из вин в продаже сухое "Ркацители" – алкаши не брали его ввиду слабости, и советский шампусик на дрожжах. Единственное утешение – недорогой коньяк сносного качества. Народ пил разливуху-бормотуху по рублю бутылка, после которой любая теперешняя дрянь кажется нектаром. В
Капустнике возле моего дома – на полках виднелись только банки с указанным овощем – как раз торговали подобным зельем. В конце рабочего дня все окрестные кусты и подзаборные пространства были переполнены мужиками в спецовках, некоторые порывались проникнуть к нам во двор, просили стаканчик и хлебушка с лучком на закуску. Вели они себя достаточно тихо, в благодарность, оставляя моей бабушке шкурки – пустую тару.
С января 81 года в Слободском ввели талоны на дефицитные продукты питания. Часа полтора я простоял за ними в огромной предновогодней очереди – толпе у пункта выдачи на углу Советской и Энгельса. В первый раз дали сто граммов масла и триста граммов колбасы на человека в месяц. "Шилом его, что ли, намазывать?!" Потом таких очередей уже не стало, а норму увеличили до двухсот и четырехсот соответственно. С каждым годом число талонов умножалось и к концу
Советской власти дошло до абсурда.
Производимые в области мясомолочные продукты на 90% вывозились в крупные города. Ежедневно с нашего мясокомбината отгружали не менее трех автомашин с освежеванными замороженными тушами. Не раз на перекрестке возле моего дома из-под брезента вываливалась небрежно закрепленная говяжья нога и часа два валялась посреди улицы. В 82 году с моста через Вятку вблизи берега свалилась вверх колесами машина-фургон. В рассыпавшихся картонных коробках лежало масло из
Белой Холуницы, оно смягчило удар и водитель сумел сам дойти до больницы, где вскоре скончался. Прибывшие менты перегрузили уцелевшие коробки в другую машину, а вывалившееся на землю масло собрали и, говорят, скормили своим собакам.
Жена возилась с сыном, и я завел себе подругу. В начале лета по наводке вездесущего Чижа взял у мента-собачника овчарку. Он звал ее
Матрена. В нашей семье она прожила двенадцать лет под именем Марта.
В те времена хорошие собаки в городе были довольно редки, а уж мою знали все. Я везде старался брать ее с собой (чего из ревности не терпела моя супруга): в лес за грибами на дядином "Уазике", на пикники зимой и летом, на реку, к теще и к друзьям, а иногда на дискотеку. Марта любила ввязываться в драки людей, тех, кто ей не нравился, норовила тяпнуть за нос, могла сто раз подряд принести брошенную палку, отлично плавала через реку и обратно, умела взбираться по приставной лестнице, прыгать через заборы, играла с мячом, хватая его, как вратарь, только зубами. Она была почти человеком. Множество чудесных часов провели мы в странствиях по окрестным лесам и дорогам. Марта гонялась за утками, низко летящими от нее над мелководной речкой, а однажды на вершине холма под названием Крутец, где зимой прокладывают свои пути лыжники, вспугнула зайца. Встречали на закате и пару лосей, тихо переходивших дорогу в 50 метрах впереди. Марта бесшумно увязалась за ними, и мне пришлось полчаса с волнением ждать ее…
В июле меня вызвали в милицию. Сначала допрашивал добрый следователь. Дело оказалось вот в чем. Весной Лариса попросила меня съездить в поселок Первомайский, помочь тамошним клубным работникам в организации дискотеки. Ехать туда особого желания не было, но они обещали купить что-нибудь из дисков, и я согласился, – деньги были нужны, я тогда не работал.
Собрался клубный актив, на меня смотрели как на оракула. Я что-то им рассказал, продал пару пластинок и две кассеты с записями.
Деньги, 150 рублей, директриса выдала мне без бумаг. К счастью, о записях менты не знали, а продажа подержанных пластинок по божеской цене в небольших количествах, да, еще человеком, явно имеющим склонность к меломании, особым криминалом не являлась. Конечно, мне пришлось назвать несколько известных в городе имен любителей музыки, но приезжих продавцов не выдал. Через полчаса зашел старший дознаватель и буркнул: "Сразу признался?" А потом мне: "Устраивайся на работу". В те времена шататься без дела более одного месяца не рекомендовалось, могли признать тунеядцем и принудительно трудоустроить чернорабочим или даже сослать в колхоз на полгода. При большем сроке и антиобщественном поведении грозила изоляция на срок до шести месяцев, правда, такое наказание применялось редко – к алкашам, мелким хулиганам и бывшим зекам. Этот вызов последствий для меня не имел.
Еще осенью Кисляка забрили в армию, оттуда он написал Чижу слезное письмо, жаловался на здоровье. В ответ мы сочинили послание с советами о мелком членовредительстве. Помогли они – не знаю, но через полгода страдальца комиссовали по язве желудка.
Чижа, тем временем, благополучно выгнали из техникума за пьяный дебош в общаге с выкидыванием тумбочек из окон. Когда перед тем молоденькая кураторша группы приехала в Слободской в поисках пропавшего студента, то нашла своего героя на сутках в ментовке за хулиганство уже на родине. Дело было так. В день рождения, 1 Мая,
Аристов напоил друга, и тот по какому-то поводу расшумелся на углу около своего дома, чем привлек внимание проходившего мимо Разувана без формы. И под сердобольные реплики зевак тот, заломив руку хулигана и матерщиника умелым приемом, самолично препроводил оного по финишной прямой мимо винного в ментовку. Кураторша пришла в ужас, и отказалась защищать этого бандита и сексуального маньяка, скрывавшегося под личиной простого советского студента.
Но вскоре Чижикову повезло, он устроился на работу вместо моего одноклассника, покончившего счеты с жизнью, – одного из тех, с кем когда-то в сарае пили спирт из шариков. Что это была за работа, я еще расскажу.
Ширпотреб из соцстран, Югославии и Финляндии привозили советские туристы. Рубли обменивались для них на местную валюту в размере 30 американских долларов. Большинство жутко экономило на еде и развлечениях, но зато привозило что-то домой: кусок модной ткани, несколько кофточек или даже простенький магнитофон. Это называлось
"оправдать поездку". Обычные люди выпускались за границу скопом в
"поездах дружбы" под присмотром оравы тайных и явных стукачей и соглядатаев партийно-комсомольской выучки во главе с сопровождающим из "органов". Для большей надежности всех предварительно запугивали и рекомендовали следить друг за другом. Побывал в таком круизе
