Т. Толычова - Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества

На этой почте все в стихах,
А низкой прозою ни слова.
Вот два посланья вам — обнова,
Которую для муз скроил я второпях.
Одно из них для вас, а не для света:
В нем просто критика и запросто одета
В простой, нестихотворный слог.
Другим я отвечать хотел вам на «посланья»,
В надежде заслужить рукоплесканья
От всех, кому знаком парнасский бог,
Но вижу, что меня попутала поспешность;
В моем послании великая погрешность:
Слог правилен и чист, но в этом славы нет;
При вас, друзья, писать нечистым слогом стыдно.
Но связи в нем не видно,
А видно, что спешил поэт;
Нет в мыслях полноты и нет соединенья,
А кое-где есть повторенья.
Но так и быть,
«Бедой своей ума нам можно прикупить!»
Так Дмитриев, пророк и вкуса, и Парнаса,
Сказал давно,
И аксиомой быть для нас теперь должно:
«1. Что в час сотворено,
То не живет и часа.
2. Лишь то, что писано с трудом, читать легко.
3. Кто хочет вдруг замчаться далеко,
Тот в хлопотах умчит и глупость за собою.
4. Спеши, не торопясь, но твердою стопою,
И ни на шаг вперед,
Покуда тем, что есть, не сделался довольным,
Пока назад смотреть не можешь с духом вольным,
Иначе от задов переднее умрет
Или напишутся одни иносказанья»[65].
Простите. Ваши же «посланья»
Оставлю у себя, чтобы друзьям прочесть,
У вас их список есть;
К тому же Вяземский велит жить осторожно:
Он у меня свои стихи безбожно,
На время выпросив, на вечность удержал,
Прислать их обещал,
Но все не присылает,
Когда ж пришлет,
Об этом знает тот,
Кто будущее знает.

И я прекрасное имею письмецо
От нашей долбинской Фелицы.
Приписывают в нем и две ее сестрицы;
Ее же самое в лицо
Не прежде середы увидеть уповаю;
Итак, одним пораньше днем
В володьковский эдем
Во вторник быть располагаю —
Обедать, ночевать,
Чтоб в середу обнять
Свою летунью всем собором
И ей навстречу хором
«Благословен грядый» сказать.
Мои цыпляточки с Натальею-наседкой
Благодарят от сердца вас
За то, что помните об них, то есть об нас.
Своею долбинскою клеткой
(Для рифмы клетка здесь) весьма довольны мы:
Без всякой суетной чумы
Живем да припеваем.
Детята учатся, подчас шалят,
А мы их унимаем,
Но сами не умней ребят.
По крайней мере, я — меж рифмами возиться
И над мечтой,
Как над задачею, трудиться…
Но просим извинить: кто в праве похвалиться,
Что он мечте не жертвует собой?
Все здесь мечта — вся разница в названье,
Мечта — веселье, мечта — страданье,
Мечта и красота;
И всяк мечту зовет, как Дон Кихот принцессу,
Но что володьковскую баронессу
Я всей душой люблю… вот это не мечта.

Во вторник ввечеру
Я буду (если не умру
Иль не поссорюсь с Аполлоном)
Читать вам погребальным тоном,
Как ведьму черт унес[66],
И напугаю вас до слез.

Ноябрь, зимы посол, подчас лихой старик
И очень страшный в гневе,
Но милостивый к нам, напудрил свой парик
И вас уже встречать готовится в Белеве;
Уж в Долбине давно,
В двойное мы смотря окно
На обнаженную природу,
Молились, чтоб седой Борей
Прислал к нам поскорей
Сестру свою метель и беглую бы воду
В оковы льдяные сковал;
Борей услышал наш молебен: уж крошится
На землю мелкий снег с небес,
Ощипанный белеет лес,
Прозрачная река уж боле не струится,
И, растопорщивши оглобли, сани ждут,
Когда их запрягут.
Иному будет жаль дней ясных,
А я жду не дождусь холодных и ненастных.
Милей мне светлого природы мрачный вид!
Пусть вьюга на поле кипит
И снег в нас шапками бросает,
Пускай нас за носы хватает
Мороз, зимы сердитой кум,
Сквозь страшный вихрей шум
Мне голос сладостный взывает:
«Увидишь скоро их! сей час недалеко!
И будет на душе легко!»
Ах! то знакомый глас надежды неизменной!..
Как часто вьюгою несчастья окруженной,
С дороги сбившися, пришлец земной,
Пути не видя пред собой
(Передний путь во мгле, покрыт обратный мглой),
Робеет, света ждет, дождется ли — не знает
И в нетерпеньи унывает…
И вдруг… надежды глас!.. душа ободрена!
Стал веселее мрак ужасный,
И уж незримая дорога не страшна!..
Он верит, что она проложена
Вождем всезнающим и к куще безопасной,
И с милым ангелом-надеждой он идет
И, не дойдя еще, уж счастлив ожиданьем
Того, что в пристани обетованной ждет!
Так для меня своим волшебным обещаньем
Надежда и зиме красу весны дает!
О! жизнь моя верна, и цель моя прекрасна,
И неизвестность мне нимало не ужасна,
Когда все милое со мной!..
Но вот и утро встало!
О радость! на земле из снега одеяло!
Друзья, домой!

Сашка, Сашка!
Вот тебе бумажка,
Сегодня шестое ноября,
И я, тебя бумажкою даря,
Говорю тебе: здравствуй,
А ты скажи мне: благодарствуй.
И желаю тебе всякого благополучия,
Как в губернии маркиза Паулучия[67],
Так и во всякой другой губернии и уезде,
Как по приезде, так и по отъезде,
Избави тебя Бог от Грибовского,
А люби и почитай господина Жуковского.

Ты, Вяземский, хитрец, хотя ты и поэт!
Проблему, что в тебе ни крошки дара нет,
Ты вздумал доказать посланьем,
В котором на беду стих каждый заклеймен
Высоким дарованьем.
Притворство в сторону! знай, друг, что осужден
Ты своенравными богами
На свете жить и умереть с стихами,
Так точно, как орел над тучами летать,
Как благородный конь кипеть пред знаменами,
Как роза на лугу весной благоухать.
Сноси ж без ропота богов определенье,
Не мысли почитать успех за обольщенье
И содрогаться от похвал.
Хвала друзей — поэту вдохновенье,
Хвала невежд — бряцающий кимвал.
Страшися, мой певец, не смелости, но лени.
Под маской робости не скроешь ты свой дар,
И тлеющий в твоей груди священный жар
Сильнее, чем друзей и похвалы и пени.
Пиши, когда писать внушает Аполлон;
К святилищу, где скрыт его незримый трон,
Известно нам, ведут бесчисленны дороги,
Прямая же одна;
И только тех очам она, мой друг, видна,
Которых колыбель парнасским лавром боги
Благоволили в час рожденья осенить.
На славном сем пути певца встречает гений,
И, весел посреди божественных явлений,
Он с беззаботностью младенческой идет,
Куда рукой неодолимой.
Невидимый толпе, его лишь сердцу зримый
Крылатый проводник влечет.
Блажен, когда, ступив на путь, он за собою
Покинул гордости угрюмой суеты
И славолюбия убийственны мечты.
Тогда с свободною и ясною душою
Наследие свое, великолепный свет,
Он быстро на крылах могучих облетает
И, вдохновенный, восклицает,
Повсюду зря красу и благо: «Я поэт!»
Но горе, горе тем, на коих эвмениды,
За преступленья их отцов,
Наслали Фурию стихов;
Для них страшилища и Феб, и аониды,
И визг карающих свистков
Во сне и наяву их робкий слух терзает,
Их жребий — петь назло суровых к ним судей:
Чем громозвучней смех, тем струны их звучней,
И лира наконец к перстам их прирастает,
До Леты гонит их свирепый Аполлон,
Но и забвения река их не спасает,
И на брегу ее сквозь тяжкий смерти сон
Их тени борются с бесплотными свистками.
Но, друг, не для тебя сей бедственный удел,
Природой научен, ты верный путь обрел.
Летай неробкими перстами
По очарованным струнам
И музы не страшись! В нерукотворный храм
Стезей цветущею, но скрытою от света
Она ведет поэта.
Лишь бы любовью красоты
И славой чистою душа в нас пламенела,
Лишь бы, минутное отринув, в высоты
Она к бессмертному летела —
И муза счастия богиней будет нам.
Пускай слепцы ползут по праху к похвалам,
Венцов презренных ищут в прахе
И, славу позабыв, бледнеют в низком страхе,
Чтобы прелестница-хвала,
Как облако, из их объятий не ушла.
Им вечно не узнать тех чистых наслаждений,
Которые дает нам бескорыстный гений,
Природы властелин,
Парящий посреди безбрежного пучин,
Красы верховной созерцатель
И в чудном мире сем чудесного создатель.
Мой друг, святых добра законов толкователь,
Поэт на свете сем — всех добрых семьянин
И сладкою мечтой потомства оживленной…
О, нет! потомство не мечта!
Не мни, чтоб для меня в дали его священной
Одних лишь почестей блистала суета,
Пускай правдивый суд потомством раздается —
Ему внимать наш прах во гробе не проснется,
И не достигнет он к бесчувственным костям.
Потомство говорит, мой друг, одним гробам;
Хвалы ж его в гробах почиющим невнятны,
Но в жизни мысль об нем нам спутник благодатный,
Надежда сердцем жить в веках,
Надежда сладкая она, не заблужденье,
Пускай покроет лиру прах —
В сем прахе не умолкнет пенье
Душой бессмертной полных струн.
Наш гений будет, вечно юн,
Неутомимыми крылами
Парить над дряхлыми племен и царств гробами;
И будет пламень, в нас горевший, согревать
Жар славы, благости и смелых помышлений
В сердцах грядущих поколений;
Сих уз ни Крон, ни смерть не властны разорвать:
Пускай, пускай придет пустынный ветр свистать
Над нашею с землей сравнявшейся могилой —
Что счастием для нас в минутной жизни было,
То будет счастием для близких нам сердец.
И долго после нас грядущих лет певец
От лиры воспылает нашей,
Внимая умиленно ей,
Страдалец подойдет смелей
К своей ужасной, горькой чаше
И волю Промысла, смирясь, благословит;
Сын славы закипит,
Ее послышав, бранью
И праздный меч сожмет нетерпеливой дланью.
Давно в развалинах Сабинский уголок,
И веки уж над ним толпою пролетели,
Но струны Флакковы еще не онемели;
И, мнится, не забыл их звука тот поток
С одушевленными струями,
Еще шумящий там, где дружными ветвями
В кудрявые венцы сплелися древеса.
Там под вечер, когда невидимо роса
С роскошной свежестью на землю упадает
И мирты спящие Селена осребряет,
Дриад стыдливых хоровод
Кружится по цветам, и тень их пролетает
По зыбкому зерцалу вод;
Нередко в тихий час, как солнце на закате
Лиет румяный блеск на море вдалеке
И мирты темные дрожат при ветерке,
На ярком отражаясь злате, —
Вдруг разливается как будто тихий звон,
И ветерок, и струй журчанье утихает —
Как бы незримый Аполлон
Полетом легким пролетает —
И путник, погружен в унылость, слышит глас
«О смертный, жизнь стрелою мчится,
Лови, лови летящий час:
Он, улетев, не воротится».

Где всемогущие владыки,
Опустошители земли?
Их повелительные лики
Смирились в гробовой пыли;
И мир надменных забывает,
И время с их гробов стирает
Последний титул их и след,
Слова ничтожные: их нет!

То сказано глупцом и принято глупцами,
Что будто смерть для нас творит ужасный свет.
Пока на свете мы, она еще не с нами,
Когда ж пришла она, то нас на свете нет.

Закон — на улице натянутый канат,
Чтоб останавливать прохожих средь дороги,
Иль их сворачивать назад,
Или им путать ноги.
Но что ж? Напрасный труд! никто назад нейдет,
Никто и подождать не хочет;
Кто ростом мал, тот вниз проскочит,
А кто велик — перешагнет.