Иван Рахилло - Московские встречи
Я возражал, чувствуя себя очень неловко, но она гордилась мной.
Вероятно, она считала, что я занимаю пост никак не меньше адмирала.
— Ах, Алёша, ничего не говорите! Вы ничего не понимаете. А вы теперь вон какой важный и интересный стали! Ни в одной семье такого жениха нет…
Глаза у моей матери светло-голубые, точь-в-точь, как у этой встреченной нами женщины…
Несмотря на свою широкую известность, Новиков-Прибой ничуть не изменился ни в своём отношении к друзьям, ни в характере, ни даже в своём внешнем облике. И на улице в нём трудно признать человека тонкой писательской профессии.
— Писатель не должен привлекать внимание людей, — говаривал он.
У Алексея Силыча в связи с этим случалось немало любопытных недоразумений.
В пригородном поезде мы направляемся на охоту. Новиков-Прибой в серой ватной стёганке, в шапке и простых сапогах. Он сидит рядом с бородатым стариком и держит в руках зачехлённое ружье. Старик, по-видимому будочник или путевой обходчик, нахмурив брови, сосредоточенно читает какую-то книгу.
Алексей Силыч наклоняется, будто поправить сапог, и незаметно взглядывает на обложку книги. Он молча толкает меня локтем, я гляжу на обложку и читаю: «А. С. Новиков-Прибой. Солёная купель».
Да, приятно увидеть живого читателя, увлечённого твоим произведением! Но старику, вероятно, ни за что не пришло бы в голову подумать, что бок о бок с ним сидит сам автор этой захватившей его внимание книги. Он так углубился в чтение, что совсем не замечает наших весёлых переглядываний.
— Как можно так долго читать, не понимаю, — будто невзначай роняет Алексей Силыч, сворачивая самокрутку.
Старик отрывается от чтения.
— А ты читал эту книгу?
— А что, неужто такая интересная? — задаёт лукавый вопрос Алексей Силыч.
— А ты почитай.
— Чьё же сочинение будет?
Старик показывает обложку и с уважением произносит:
— А. С. Новикова-Прибоя.
— Не слыхал про такого, — безучастно заявляет Алексей Силыч, облизывая языком цигарку. — Не привёл господь.
Железнодорожник молча поворачивается к нам спиной и снова углубляется в книгу, не считая нужным, видимо, продолжать этот никчёмный разговор.
Алексей Силыч очень горевал об утерянных материалах, записках и дневниках участников Цусимы, с таким трудом собранных им во время пребывания в японском плену.
— Я вернулся к себе на родину, в село Матвеевское весной 1906 года. За мною велась слежка, и осенью мне пришлось бежать в Петербург и перейти на нелегальное положение. Потом я уехал в Финляндию. Из Гельсингфорса кочегары одного торгового судна перебросили меня в Лондон. А собранные мною заметки, письма и дневники, связанные в один большой свёрток, остались у родственников, в Матвеевском. Но куда они их запрятали, никто не помнил. Прошло ведь более двадцати лет.
Весной 1928 года Новиков-Прибой и несколько писателей уехали на охоту в родные края Алексея Силыча. Вернулись они оттуда окрепшие и посвежевшие. Но больше всех был доволен Алексей Силыч. А радоваться, действительно, было чему!
— Возвращаясь после двухнедельного пребывания среди болот и лесов, мы заехали в Матвеевское, к племяннику Ивану Сильвестровичу в гости, — рассказывал оживленно Алексей Силыч. — Заехали. Сели попить чайку с мёдом. И вот вносит мой племянник какую-то связку бумаг, мочалкой перевязанную, и кладет передо мной на стол. Я сразу узнал эти бумаги. «Да откуда, — кричу, — ты раздобыл это?»
А Иван Сильвестрович улыбается:
«В улье нашел. Помнишь, у сарая колодные ульи были сложены. Сарай одряхлел и стал разваливаться. Стал я ульи перебирать, гляжу, в одном какие-то бумаги. «Сохраню, — думаю, — это небось Алексея Силыча. Они ещё ему пригодятся». Взял и припрятал. А потом и вспомнил, что отец-то все горевал, что твои бумаги куда-то запрятал и не мог найти…»
Двадцать два года пролежали в улье! — восхищённо поднял палец Новиков-Прибой. — И как раз подоспели…
— Что же это за бумаги?
— Все мои записки о Цусиме! И когда я развязал мочалку и разложил перед собой всё мое упавшее с неба богатство: дневники, письма, блокноты, тетради, когда вчитался в эти строки, наспех написанные вылинявшими чернилами, я почувствовал, что богаче меня сейчас на всем свете ни одного человека нет!.. Эти скупые записи подняли со дна души все полузабытые картины страшной цусимской трагедии. И я понял, что именно я должен рассказать миру правду о бездарности царского командования и героизме русских моряков.
Так Новиков-Прибой начал работать над своей «Цусимой».
Где бы ни бывал Новиков-Прибой, куда бы ни ездил, с ним в кармане всегда неразлучно записная книжка. Книжки в разных переплетах — синие, серые, голубые, коричневые, купленные в пути, на улице. На их страницах — охотничьи наблюдения, пейзажи, отдельные услышанные фразы, кратко записанные сюжеты будущих рассказов, народные приметы, удачные сравнения.
Алексей Силыч охотно посвящает в них своих друзей.
Вот некоторые из записей.
Молодой морячок дефилирует по морскому бульвару мимо скучающей девушки. Остановился возле, решив поразить её своим остроумием.
— Позвольте бросить якорь у вашего сердца!
Но девушка, видно, хорошо разбиралась в морской терминологии.
— Слишком каменистый грунт, боюсь, не зацепитесь!
Матрос вернулся на корабль с синяками.
— Где это, браток, тебя такими сигнальными огнями украсили?
Он был стар, и казалось, что душа его обросла ракушками.
На корабле молодой матрос ищет ревизора.
— А ты на клотике был? — спрашивает его квартирмейстер.
— Никак нет.
— Ну пойди и посмотри. Он, наверное, там сидит…
Одна знакомая, прежде чем начать читать какой-нибудь роман, всегда заглядывала в конец книги. Если роман оканчивался свадьбой, то она читала его.
— Мы с ним родственники: в прошлом году на одном солнышке онучки сушили.
Оглох дождь. Бог его посылает туда, где просят, а он хлещет, где косят; его посылают туда, где сеют, а он льётся, где сено.
Один волк от стрихнина умер, а другой сидит рядом и псалтырь читает.
Лиса только не говорит, а то все понимает.
Он шел, точно плыл под бом-брамстеньгами и лиселями.
Он засмеялся, загрохотав, точно якорный канат в клюзе.
Примета в Архангельске. Если чайки сидят на воде, значит в море разыгрывается шторм.
Справка. При циклоне в северном полушарии частицы воздуха вращаются против движения часовой стрелки. И наоборот, в южном частицы воздуха не вращаются по кругам, но имеют спиральное движение.
