Виктор Бузинов - Десять прогулок по Васильевскому
Что-то изменилось в нашей встрече к лучшему. Мне было предложено подсесть поближе, и разговор начался. Берггольц не была на премьере «Второй студии» в театре Ленинского комсомола. Я не знаю, смотрела ли она вообще этот спектакль и видела ли себя в исполнении тогда еще очень похожей на молодую Ольгу Ларисы Малеванной.
И еще одна встреча была у меня с Ольгой Федоровной, когда на втором этаже Союза писателей был выставлен для прощания гроб с телом поэтессы. Об этом печальном дне напоминает хранящаяся в моем архиве квитанция об оплате венка, выписанная в магазине похоронных принадлежностей. Я покупал его от коллектива Радио, а возлагала народная артистка Мария Григорьевна Петрова. Она прослезилась, когда Федор Абрамов сказал у гроба, что с такими людьми, как Ольга Берггольц, надо прощаться не келейно, а всем миром, на главной площади города…
Наверное, последней из выпускников ЛИФЛИ ушла из жизни в начале 90-х моя мать. Незадолго до нее скончался Самуил Самуилович Деркач. Многие годы он преподавал на филфаке русскую литературу и был одним из тех, кого миновали репрессии 30-х годов, но не пощадило «ленинградское дело». Вернулся Деркач в начале 50-х, и я помню, как моя мать писала ему характеристику для восстановления в партию.
Я сдавал ему экзамен где-то в маленькой аудитории правого крыла факультета, где размещалось то, что называли мы «школой», и где за два века до этого находился дворец опального «маршалка» Соловьева… Из трех вопросов билета я по-настоящему знал один, второй – «так себе», а третий – не знал вовсе. Стыдясь и робея, я подошел к столику, над которым возвышалась фигура Деркача. Длинными, сухими пальцами он теребил мой билет, но, даже не заглянув в него, попросил рассказать то, о чем бы я хотел рассказать. Некоторое время он слушал меня, а потом сказал, что мой голос и манера говорить похожи на отцовские. И поинтересовался: почему я перешел на филфак, ведь, дескать, Лика, то есть моя мать, говорила ему, что я учился поначалу на географическом.
Уже не помню, что я сказал ему. Наверное, какую-нибудь чушь о своей якобы с младых ногтей любви к литературе. Но осталось тогда, как и годы спустя, после разговора с Ольгой Федоровной, то удивительное, возникшее во мне, ощущение некой сыновней причастности к времени, которое ушло безвозвратно, и о котором я неожиданно напомнил кому-то самим фактом своего существования. Он был очень добрый человек, Самуил Самуилович.
А сейчас – несколько слов о самом филфаке поры моей юности. Я учился здесь в 50-е годы и при мне филфак отмечал свое двадцатилетие. Он поселился в этом здании вслед за ЛИФЛИ и раньше на семь лет, чем его сосед – факультет восточных языков.
В пятидесятые здесь преподавали В.А. Мануйлов, Г. А. Бялый, В. Е. Балахонов, Т. А. Ивановская, Г. П. Макогоненко, Е. И. Наумов, В. Я. Пропп. Нет надобности говорить, что это была за «королевская рать».
Почти в одно и то же время со мной на филфаке учились Александр Панченко, Яков Гордин, Майя Борисова, Илья Фоняков, Владимир Уфлянд, Сергей Кулле, Михаил Еремин и Валентин Горшков, стихи которого пользовались особой популярностью в те годы. Моими однокурсниками по отделению журналистики были будущий профессор одного из престижных американских колледжей поэт и эссеист Лев Лившиц (Лосев), главный редактор Ленинградской студии кинохроники, ныне покойный Михаил Мильман, нынешний редактор журнала «Аврора» Эдуард Шевелев, будущие преподаватели Университета Дмитрий Барабохин, Валентин Талонов, Владимир Осинский. Были среди моих однокурсников Борис Моисеев – журналист, ставший впоследствии депутатом Государственной Думы, литератор и историк города Александр Шарымов, публицист Алексей Самойлов, несколько собкоров столичных газет и даже будущий чемпион мира по шахматам Борис Спасский.
Мы учились в очень любопытное время, о котором теперь много говорится, как о времени «шестидесятников». Я не берусь писать, – все по той же причине «поспешания», – о быте, нравах и общей атмосфере филфака той поры. Это фундаментально могут сделать и названные мною здравствующие однокурсники. Но право же, трудно написать о филфаке что-нибудь выдающееся и, главное, не занудное после «Филиала» Сергея Довлатова.
…Но продолжим путешествие по Филологическому переулку. Справа в самой глубине этого тупичка под № 3 стоит четырехэтажный дом, выполненный по совместному проекту Леонтия Бенуа и Роберта Гедике. Дом появился здесь в 1882 году как Александровская коллегия – общежитие имени Александра II для студентов С.-Петербургского Императорского Университета.
Сегодня невозможно войти в это здание через парадный вход со стороны Филологического переулка. Туда попадают с тыла, из глубин университетских дворов. А жаль. Здание заслуживает того, чтобы его лицезрели с фасада. Именно фасад Александровской коллегии, стилизованный под Трезини, невзирая на общее запустение, и сегодня выглядит достаточно привлекательно.
Многие известные выпускники Университета предавались здесь послелекционным трудам и забавам. Здесь проживал, например, будучи студентом юрфака, приехавший в Петербург из Симбирска будущий премьер Временного правительства России Александр Федорович Керенский. Вот как пишет он об Александровской коллегии в своей, опубликованной у нас в 1993 году, книге мемуаров: «… достоинством общежития было его расположение. Здание общежития стояло в самом начале улицы ведущей к набережной Невы. Красота набережной не переставала восхищать меня…». Из сказанного Александром Федоровичем, кстати, становится ясным и то, что Филологический переулок уже в начале XX века был таким же, как и теперь, и здание, где проживал Керенский таилось в глубине тупика.
Сегодня в бывшем общежитии – издательство Университета, его хозяйственные и финансовые службы. В дни выдачи профессорских зарплат и студенческих стипендий оно всякий раз оживляется у окошечек касс, как внезапно разбуженный улей…
Ну а теперь самое время покинуть Филологический переулок и проследовать уже известным вам и исхоженным мной тысячекратно маршрутом по Университетской набережной мимо Манежа Кадетского корпуса и Меншиковского дворца к Первой линии. Мы перейдем на нее с угла Кадетской, у оставшейся последней здесь, теперь сиротливо выглядывающей из газона чугунной тумбы и старинных солнечных часов на фасаде дворца.
О часах этих писала Анна Ахматова: «Саdran solaire на Меншиковом доме…», при этом допуская маленькую неточность, ведь солнечные часы устанавливались не на Меншиковском дворце, а на торце Кадетского корпуса.
Прошествовав мимо зданий, о которых говорилось в предыдущих главах, мы свернем на Большой проспект и, не пройдя по нему и ста метров, остановимся у дома №10.
