Михаил Филиппов - Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность
Когда Скобелев узнал об этой ошибке, он пришел в ужас и бешенство. Он обвинял всех – П., казаков, самого себя. Сообщая об этом прискорбном событии, Верещагин поясняет, что на следующий день Скобелев издал строжайший приказ по войскам, в котором буквально разнес всех. Не мешает добавить, со слов другого очевидца, черту, характеризующую русского солдата. Когда ошибка обнаружилась и П. остановил атаку, солдаты сами бросились на помощь бежавшим в паническом страхе и попадавшим под лошадей женщинам и детям, стали собирать детей и отыскивать их матерей.
Дорога в Адрианополь оказалась почти открытой. Только у Мухтара-паши турки пытались в последний раз преградить ее, но ушли, взорвав загородный дворец, причем погибли чудные лазуревые залы и другие памятники искусства.
Вступление отряда Скобелева в Адрианополь имело торжественный и театральный характер. Главные овации выпали, впрочем, на долю авангарда Струкова: все христианское население города вышло ему навстречу. Когда явился Скобелев с главными силами, овации повторились, хотя энтузиазм, конечно, уже ослабел.
По словам Верещагина, Скобелев въехал в Адрианополь к вечеру. На вокзале железной дороги его встретили раньше прибывшие генералы и офицеры и большой кавалькадой проводили в конак (дворец). Из всех домов выглядывали женские лица, преимущественно гречанок; некоторые были поразительной красоты. Как известно, Скобелев был даже слишком чувствителен к такого рода зрелищам. Следовавший за ним художник не без иронии командовал (вероятно, вполголоса): “Глаза направо, глаза налево!” Скобелев действительно впивался глазами в красавиц, провожавших его взорами. Это поэтическое описание Верещагин дополняет весьма непоэтической картиной, в которой изображает Скобелева легкомысленным, а самого себя кровожадным. Дело в том, что еще раньше, прибыв со Струковым, художник просил этого генерала непременно повесить двух захваченных подле Адрианополя албанских разбойников, вместе связанных и подвергавшихся проклятиям толпы. Струков, удивленный такой просьбой, сказал: “Однако, Василий Васильевич, откуда в вас столько кровожадности, я не знал этого за вами”. Верещагин поясняет, что он хотел видеть сцену повешения из “любопытства”, как художник!
К сожалению, этот эпизод опоздал на столетие. Всем известно, что Державин велел повесить двух пугачевцев “ради поэтического любопытства” и что Пушкин заклеймил этот поступок. По всей вероятности, В. В. Верещагин в этом, как и во многих других случаях, просто пересаливает. Очень возможно, что на него просто заразительно подействовала ярость населения против разбойников.
Так или иначе, но, получив отказ от Струкова, художник пристал с тою же просьбою к Скобелеву. Скобелев, как видно, занятый другими мыслями, ответил: “Что ж, это можно”, – и велел тотчас учредить полевой суд, причем добавил: “Да смотрите, чтобы их повесить”. Но когда на другой день Верещагин явился в тюрьму, надеясь увидеть экзекуцию, он был “разочарован”: оказалось, что по просьбе Струкова Скобелев не подписал приговора, и албанцы остались живы. Обманутый художник написал их связанными.
Мы привели этот рассказ, выставляющий самого Верещагина в некрасивом свете, единственно с целью показать, что его “Воспоминания”, несправедливые к самому автору, могут быть иногда несправедливы и к другим лицам.
Пребывание в Адрианополе и затем в Чаталдже и Сан-Стефано было для большинства офицеров, сопровождавших Скобелева, приятным отдыхом после трудного похода. Что касается самого Скобелева, он здесь в одно и то же время веселился и скучал. Веселился, чтобы убить время, и скучал, потому что жаждал двинуться на Константинополь. Свое время он делил между военными планами и соображениями, административными распоряжениями и кутежами, шалостями и дурачествами, далеко не соответствовавшими его положению и достигнутой им громкой славе.
С другой стороны, скорее в похвалу Скобелеву следует сказать, что его отношения к окружающим были скорее товарищеские, чем начальнические. Он был вспыльчив и в минуту гнева способен разнести подчиненного, но это сейчас проходило, и если Скобелев хоть сколько-нибудь чувствовал себя неправым, то сам просил извинения за свою горячность.
При случаях Скобелев выказывал себя “кровным аристократом”.
Желая выразить симпатии победителям, а может быть и с другими целями, иностранные консулы в Адрианополе устроили бал. Скобелев выразил полное согласие и даже предложил для танцев большую залу в занимаемом им конаке. Зала была прекрасно декорирована под наблюдением самого Скобелева. Устроили дамскую уборную, неизбежные кабинеты с зелеными столиками и буфет. Офицеры в боевых и походных, пропитанных порохом костюмах, иногда даже в поношенных сапогах наполнили залу. Только один Скобелев, раздушенный и безукоризненно одетый, представлял резкий контраст с другими военными. Не мешает заметить, что Скобелев даже перед битвой всегда употреблял лучшиеанглийские духи. Однажды ему был прислан ящик от матери с надписью: “Весьма нужное”. На границе румыны вскрыли ящик, с любопытством заглянули и немало изумились, найдя целую батарею... флаконов с духами.
На балу Скобелев был, разумеется, героем дня. Когда в уборной собрались дамы, преимущественно гречанки и армянки, также несколько француженок и болгарок, музыка грянула марш, и дамы в бальных костюмах торжественно вошли в зал. Скобелев с неизменной улыбкой рассматривал местных красавиц и потом в разговорах с адъютантами подробно критиковал их, считая себя в этом деле не меньшим знатоком, чем в военных операциях.
Через несколько дней после этого бала Скобелев, ожидая Гурко, очистил для последнего конак, а сам со штабом перешел в дом, принадлежавший какому-то паше.
Отдохнув в Адрианополе, отряд Скобелева должен был наконец двинуться к Константинополю. Скобелев, давно ждавший из главной квартиры этого распоряжения, немедленно двинулся форсированным маршем на берег Мраморного моря. Хотя пехота и артиллерия шли почти по пятам конницы, Скобелев все торопил; в Люли-Бургасе было, однако, приказано остановиться: здесь должна была пройти демаркационная линия на время перемирия. В Чаталдже Скобелев объявил войскам о перемирии. Только благодаря его энергии была поразительно быстро захвачена такая огромная часть турецкой территории. Полоса земли между реками Карасу и Тагалы-Дере должна была оставаться нейтральной. Но турки не выполняли условий, и за рекой Карасу постоянно появлялись красные фески. Скобелева это бесило. Дня три по приезде он решился ехать сам на турецкую позицию. В сопровождении свиты проехав верст пять, Скобелеву вдруг пришла фантазия свернуть направо, и он поскакал к большому редуту. Из-за насыпи выглядывали два огромных турецких орудия. Спустились к реке. Переехать вброд никто не решался, так как берег был болотист.
