Роберт Стивенсон - Жизнь на Самоа
Говорят, пароход «Дженет Никол» попал в бурю и получил настолько серьезные повреждения, что пришлось повернуть обратно в Сидней. Я огорчена. За месяцы, проведенные на борту, нельзя было не привязаться даже к «скачущей Дженни»,
Пауль весь день чинил развалившуюся хижину на участке мистера Шмидта, чтобы использовать ее как временное пристанище для двух ломовых лошадей, которых мы ожидаем с «Ричмондом». Я пошла поглядеть, что у него получилось. Он с большой тщательностью возвел перегородку между стойлами, но, когда я случайно до нее дотронулась, она тут же развалилась, не выдержав такой нагрузки. Все пять подпорок попадали на землю, едва не раздавив меня. Пауля поблизости не было, и я побежала за Лафаэле, который по моим указаниям укрепил один столб, а остальные четыре убрал. Мы успели подвести крепкий фундамент под все сооружение еще до прихода Пауля. А он с тех самых пор латает крышу жестянками из-под керосина, но я еще не видела, что получилось. По правде говоря, побаиваюсь смотреть. Я сама слишком страдаю от уязвленного самолюбия, чтобы не сочувствовать Паулю в его разочарованиях. Бедняга постоянно работает, не давая себе отдыха, и с такими жалкими результатами.
Только что выходила на веранду поговорить с Паулем. Сейчас половина девятого и очень темно, потому что луна еще не взошла, а небо в облаках. Воздух прохладный, немного влажный и благоухает ароматами разной листвы и цветов. От Апии доносится шум океана — равномерный звук, будто дышит лошадь, или нет, еще больше это напоминает мерное мурлыканье гигантской кошки. Сверчки, древесные лягушки и сонмы других мелких зверьков и насекомых трещат, долбят и пиликают каждый на свой лад, и все эти звуки сливаются в общую гармонию. По временам пугающе вскрикивает птица, может быть та самая, которая убила бедного цыпленка.
Когда я после темноты с порога заглянула в комнату, мне показалось, что она вся светится от разнообразия красок, ярких и нежных. И вместе с тем не на чем особенно задержать взгляд — только тапа на стенах (действительно очень красивая), коралловая ветвь, розовые и коричневые занавеси на окнах из самой грубой набойки, ветхая розовая скатерть в чернильных пятнах, несколько подушек в ситцевых наволочках да циновки из пандануса на полу. Очень украшают комнату шесть полок с книгами Льюиса в синих, красных и зеленых переплетах, да еще с золотыми надписями на корешках, и две чаши для кавы, над окраской которых я трудилась не меньше, чем юноша над своей пенковой трубкой, пока мне не удалось добиться красивого опалового оттенка.
Я с удовольствием пью каву собственного приготовления, но, когда я угостила настоящего знатока, он был к ней менее благосклонен. Опять неудача, но скорее по линии искусства, тогда меня упрекать не в чем.
Льюис. 7 ноябряЯ очень устал, отдыхаю сегодня от всего, кроме писем. Фэнни тоже совсем без сил; не спала всю ночь. Похоже на приступ астмы, но надеюсь, что нет…
Фэнни. 15 ноябряМы не смогли поехать на бал к английскому консулу, чье приглашение так опрометчиво принял Льюис. Шел проливной дождь. На субботу были намечены игры и состязания, но из-за плохой погоды отложили все праздничные увеселения, кроме бала. Генри в субботу утром отправился в Апию верхом на лошади, вернее, на молодом пони, похожем на крысу. Уздечку он взял взаймы у меня и потерял нижний ремешок. Зато седло у него собственное, если можно назвать седлом это соединение обломков дерева, тряпок и запаха старой кожи.
Из Окленда прибыли наши упряжные лошади — пара крупных, смирных коней, с добрыми глазами, серой в яблоках масти. Они так набросились на траву после изнурительного морского путешествия, что глядеть было приятно. Очень забавно их принял Джек note 40. Сначала он с изумлением уставился на них, явно потрясенный ростом австралийских «вождей» (несомненно, он причислил их к этому рангу). Затем Джек начал выставляться: скакал вокруг них галопом, пританцовывая и поднимаясь на дыбы. «Вожди» взглянули на него с ласковым любопытством, и один из них сказал другому: «Должно быть, это так называемый канака. Странное создание». После чего они вернулись к своему завтраку и больше не обращали никакого внимания на бедного Джека и его заигрывания.
Мы собирались ложиться спать, как вдруг из конюшни донесся тревожный шум. Весь день шел сильный дождь, и еще продолжало моросить. Бурьян по дороге к конюшне мне по пояс и весь пропитан водой. Перспектива была не из приятных, но мы доблестно отправились в поход, вооружась фонарем и зонтиком. За оградой, где находится конюшня, вернее, где она находилась, смутно белели во тьме две крупные фигуры. Еще несколько шагов — и мы очутились носом к носу с нашими лошадьми. Они съели заднюю и обе боковые стенки своего жилища, должно быть сильно удивляясь его съедобности. Лошади встретили нас всеми признаками радости, зато нам было не до веселья. Оказалось, что от перегородки уцелела лишь подпорка Лафаэле и коновязи перепутались между собой. Льюис прополз между большими мохнатыми лошадиными ногами и ценой долгих и терпеливых усилий распустил мокрый узел на одной из веревок. Лошади тем временем обнюхивали его и дышали ему в макушку. По словам Льюиса, он каждую минуту ожидал, что ему откусят голову. Обнаружив в этих заморских краях съедобную конюшню, рассуждал он, лошади легко могли заинтересоваться и вкусом конюха.
По совету мистера Мурса мы вчера отправили обоих «вождей» в Апию за повозкой. Нанятый нами кучер явился пьяным, а когда протрезвел, оказался совершенно непригодным для этой должности. Ему тут же отказали, а Генри, который не только никогда в жизни не правил упряжкой, но, я думаю, даже и не ездил ни на чем, имеющем колеса, должен был доставить лошадей с повозкой в Ваилиму. Из Апии они отъехали на такой скорости, что встревоженный мистер Мурс сломя голову поскакал следом. Однако Генри был здесь ровно за двадцать одну минуту до мистера Мурса, который явился взмокший от пота, словно вылез из реки. В хорошеньком положении он нас застал! По-видимому, Генри проделал этот ужасный, почти непроходимый путь с тысячью тремястами фунтами груза за каких-нибудь двадцать минут или того меньше. Один из наших бедных «вождей» выглядел так, будто сейчас умрет, и я боялась, что это в самом деле случится. Он стоял, тяжело вздымая бока и повесив голову, а пот лил с него ручьями, и, что самое ужасное, у него из ноздрей текла кровь. Я велела Паулю принести с моей постели одеяла, но он принес собственные, и мы набросили их на лошадей. Не найдя под рукой ничего подходящего, я схватила пару своих сорочек, и Льюис и Пауль стали растирать ими замученную лошадь, а потом занялись освобождением лошадей от сбруи. Никто из нас не имел понятия, как это делается, поэтому мы просто расслабляли все встречавшиеся узлы, и в конце концов оба «вождя» были избавлены от пут.
