Маргарита Волина - Амплуа — первый любовник
Не за цветы и аплодисменты! А за счастье быть сегодня коммунистом, завтра шпионом, послезавтра «подкидышем». Проживать — за два-три часа сценического времени еще одну жизнь вдобавок к своей, от рождения данной. Играть. И репетировать, репетировать, репетировать. Хороша режиссура, плоха, но ты — диковец! И тебя Топорков «системе» учил! Не ищи успеха у публики — ищи «зерно»! Находи свое «сквозное действие» и действуй, а не штукарь! «Сверхсверхзадача» — в поднебесье, взлети и овладей ею!
Вениамину Ланге (не без содействия Менглета) наконец-то дали поставить спектакль, и не времянку, вроде «Очной ставки» (после замирения с Гитлером немецкие шпионы вместе с иванами ивановичами ивановыми сгинули с советской сцены), а «На дне» М. Горького — то есть вечно живую классику. Ланге поставил мхатовское «Дно». Нельзя сказать, что Барон Менглета был неубедителен. Вполне. Но Менглет грассировал, как Василий Иванович Качалов, натягивал рваные перчатки, как Василий Иванович, и только полуулыбка Барона — Менглета была грустнее и беспомощнее иронической ухмылки Качалова. В Сатине предстал Ершов!
«Злость — самое легкое чувство, оно первым приходит к актеру», — говаривал Дикий. К сожалению, злость часто овладевала на сцене Ершовым. В резиденте-бухгалтере она была уместна, в Сатине — угнетала. А Сатин в «На дне жизни» (первое название пьесы) — не только шулер, но и оптимист, и философ. Сам Ершов был оптимистичным философом — его Сатин, несмотря на громкие горьковские слова, в лучшем будущем человека сомневался. Но что правда, то правда — обозленный на мир Сатин Ершова на Сатина Станиславского не походил.
Русанова — чахоточная жена Клеща — лежала в закутке, спрятав свою красоту, надрывно кашляла и очень правдоподобно хрипела… Все мизансцены были мхатовские. Ланге был доволен, зритель — не очень. Менглета режиссер Ланге удовлетворял. Он считал, что Ланге умеет работать с актерами и «глубоко копает».
Ершова режиссер Ланге не устраивал. Новой фамилии его Ершов не признавал! Говоря о нем, произносил, будто что-то от чего-то отдирал: «Тррессман!»
В конце концов Ланге с Ершовым рассорились на всю жизнь. Менглет дружил с Ланге многие десятилетия. Георгий Павлович вообще очень стоек в дружбе. Женька Кравинский — пожизненный друг Менглета! Дружат они более шестидесяти (?!) лет.
Мальчишкой Жорик восхищался художником Клотцем. Громадного роста и могучего сложения, Абрам Николаевич шагал по Воронежу, гордо откинув голову с длинной художнической шевелюрой. Бархатная блуза с белым бантом у ворота (не от Клотца ли она у Незнамова?) еще издали бросалась в глаза. Клотц жил неподалеку от семейства Менглетов, и Жорик частенько забегал к нему домой. С любопытством разглядывал картины и макеты художника — многие спектакли в Воронежском театре оформлял Абрам Николаевич. Однажды, встретив его на улице, Жорик увидел, что Клотц слегка прихрамывает, а в руках у него… палка.
Да… что— то с ногой, спокойно объяснил Клотц, -побаливает…
Ему ампутировали обе ноги выше колен — гангрена. Протезами, возможно из-за тяжести торса, Абрам Николаевич пользоваться не мог. Культи он всовывал в деревянные подпорки в форме бутылок горлом вниз, окрашены они были масляной краской почему-то в ярко-зеленый цвет. Из могучего человека он превратился в получеловека на… «зеленых ногах».
Менглет, любя и ценя Клотца-художника, пригласил его в Сталинабад. И самое удивительное в этой истории, что Клотц в Сталинабад приехал. Не прилетел (тогда рейсом Москва — Сталинабад мало кто пользовался), а приехал!
Как он влезал на подножку вагона, как спускался с нее? Загадка!
«Клотц на зеленых ногах» такое он получил прозвище (молодость безжалостна) — оформил несколько спектаклей: портативно, весело (в комедиях), красочно. Оформление кому нравилось, кому не очень, сам Клотц вызывал у всех… мистическое содрогание.
Говоря о нагромождении ужасов, Дикий неодобрительно морщился: «Это уже гиньоль!» Клотц был гиньолем! Он называл себя «разборным» человеком, шутил над своим увечьем, лапал коридорных девушек (жил в гостинице), улыбался приглянувшейся ему актрисе: «Вы просто куколка!» И… шагал на «зеленых ногах», опираясь на две палки, по сталинабадской грязи, по сталинабадской пыли, по сталинабадским ухабам. Часто, помогая Абраму Николаевичу преодолевать сталинабадское бездорожье, до гостиницы его провожал Менглет. Полуулыбка не сменялась на его лице гримасой ужаса. Он видел в Абраме Николаевиче — художника. Гиньоля — не замечал.
В пору «безродных космополитов» и «врачей-убийц» — словом, в пору еврейского погрома, объявленного Сталиным и поддержанного общественностью, — отношение Менглета к друзьям-евреям не менялось. Менглет (довольно редкое качество) не оценивал людей по национальному признаку. Антисемитизм для него — отрава! Это как с водкой, что ли: не может он ее пить — идиосинкразия у него к спиртному. Так и с антисемитизмом. Не принимает органически он этого зелья. Тошнит от него — и все. Русский драматический театр к концу сезона оброс энергичными, подвижными, глазастыми молодыми людьми.
Папу— директора (немолодого и одноглазого) Менглет откопал в Москве. К нему добавились: замдиректора Меер Зейликович Фрейдин (Дружинин -так можно перевести), главный администратор Михаил Фишман (ясно человек-рыба) и администратор Боря Гутман (яснее ясного — хороший человек). Все они были преданы русскому театру, и никого из них никогда не предавал Менглет.
…«Похищение Елены» Л. Вернейля (режиссер А. Бендер) — не классика. Но эта легкая комедия-фарс, уводя от шпионов-диверсантов (так же, как и «Без вины виноватые»), стала вторым и даже более замечательным, чем первый (Незнамов), успехом Георгия Павловича. Насчет Незнамова Менглета можно все-таки было спорить. Уж слишком красив и незлобив был этот «подкидыш». Жермона — Менглета иным представить было нельзя.
Сюжет фарса незамысловат. У старика миллионера похищают молодую жену Елену и требуют за нее миллион выкупа. Попав в плен, Елена с удивлением узнает в гангстере своего домашнего доктора. Она влюбляется в гангстера Жермона, он — в пленницу и, забыв о миллионе, отпускает ее на свободу, предоставляя право выбора: либо он, человек риска, — либо миллионер-муж. Елена колеблется, но когда «доктор» снова как ни в чем не бывало появляется у них дома, Елена, восхищенная его дерзостью, решает уйти с ним. Недотепа «доктор» (ревновать к нему — нонсенс) предлагает мужу (угроза нового похищения все еще пугает миллионера) такой вариант. «Доктор» сам «похитит» Елену. Узнав об этом, похитители смирятся с неудачей. А Елена возвратится домой как ни в чем не бывало. Миллионер в восторге! Он благодарит «доктора» — его выдумка прелестна. Бьет двенадцать часов. Счастливая Елена говорит:
