А. Никонов - Шарль-Луи Монтескье. Его жизнь, научная и летературная деятельность
Само повиновение воле монарха не должно быть рабским и слепым, как в деспотии; напротив, оно должно быть закономерным.
Так как принцип монархии – честь, то монарх не должен никогда приказывать своим подданным совершить что-либо противное установленным понятиям о чести, рискуя натолкнуться на неповиновение лучшей части своих подданных, которыми он особенно должен дорожить. Так было с Карлом IX, который на приказ, разосланный комендантам о внезапном избиении гугенотов в провинциях, получил следующий ответ от коменданта Байонны: «Государь, в среде жителей Байонны я нашел лишь честных граждан и храбрых солдат, но ни одного палача. Поэтому я и они просим Ваше Величество употребить нас на какое-либо иное дело».
Но при монархии также имеет серьезное значение воспитание подрастающих поколений, целью которого должно быть развитие чувства чести.
С этой же целью при монархии необходимо существование привилегий для господствующих классов, составляющих ее опору. Так как повиновение при монархии не носит такого рабского характера, как при деспотии, то оно должно казаться повинующимся почетным. Монархия, во главе которой стоит одно лицо, отличается по сравнению с республикой быстротою исполнения, но, чтобы эта быстрота не перешла в произвол, необходимы посредствующие власти – хранители законов, без которых монархия рискует обратиться в деспотию.
Как видит читатель, картина, нарисованная Монтескье, напоминает французские учреждения, но, тем не менее, очень далека от действительности, которая самым несомненным образом доказала, что как только королевская власть достаточно усилилась во Франции, она поглотила все, и для независимых сословий и парламентов не осталось места. Монархия Монтескье есть не столько картина будущего, сколько идеализация прошлого. Это скорее Франция доброго старого времени, Франция Генриха IV. Но в ней есть, несомненно, некоторые черты конституционной монархии XIX века. Таково понятие нерушимых основных законов, стоящих выше воли монарха, у Монтескье, правда, не указан способ изменения старых и проведения новых основных законов при монархии, не указаны признаки, по которым основной закон отличается от обыкновенного; но уже само понятие о согласовании воли монарха с законом составляет одно из весьма важных ограничений абсолютизма, и из него развилась система конституционализма. Так как монархия поддерживается благодаря взаимному уравновешиванию посредствующих властей, то умеренность во всех действиях должна руководить правительством.
«Иначе, – говорит Монтескье, – чувство чести вырождается в тщеславие, придворная служба поглощает государственную, монарх правит произвольно и его абсолютизм развращает двор; основные законы нарушаются, а магистратура молчит, парламенты теряют свое достоинство, привилегии утрачивают всякое право на существование, и сама монархия вырождается в деспотию». Это верная картина современного Монтескье состояния Франции, но картина собственно деспотического правления нарисована им по восточным его образцам, знакомым автору только из книг, а потому и безжизненна. Краски положены слишком густо, тени чересчур резки, контуры неясны. Если бы Монтескье, не трогая Востока, в качестве образца деспотии пополнил бы только вышеуказанную картину современного ему состояния Франции и прибавил описания некоторых стран Европы, он был бы ближе к действительности. Но тогда, конечно, созданный им идеал монархии и ее отличие от деспотии не выступали бы так резко.
Монархия, аристократия и демократия, в противоположность деспотии, являются умеренными формами правления. В них возможно осуществление политической свободы, так как государственная власть сообразуется с определенными законами, которые могут быть известны как приводящим их в исполнение органам власти, так и гражданам; тут всякий может следовать закону, законность и свобода могут существовать. Но ни аристократия, ни демократия, ни монархия не являются непременно государствами свободными, так как в них возможно злоупотребление властью, ведущее к уничтожению свободы. Само понятие политической свободы у Монтескье не отличается, однако, особой определенностью и имеет отрицательный характер. «Нет другого слова, – говорит он, – которому придавалось бы более различных значений, чем слову свобода. Одни понимают под свободою возможность беспрепятственно свергать тех, кому они вручили тиранскую власть; другие – право избрания того, кому они должны повиноваться, третьи – право носить оружие и совершать насилия, и так далее. Наконец, всякий называет свободой ту форму правления, которая согласуется с его привычками. Но свобода есть не более чем право совершать все, что дозволяется законами: если бы какой-либо гражданин мог совершать то, что законами запрещается, свобода исчезла бы, так как и другие имели бы равным образом такое же право».
Как мы видели, каждое государство, по мнению Монтескье, преследует определенную задачу, но, говорит он, существует народ, который непосредственной целью своих стремлений поставил осуществление политической свободы. Народ этот достиг своей цели, и в его конституции, как в зеркале, можно видеть те условия., которые необходимы для обеспечения этой свободы. Здесь мы подходим к самой ценной части «Духа законов», к знаменитой теории разделения властей, которая в несколько измененном виде и теперь составляет одно из основных положений науки государственного права и усвоение которой законодателями всех стран Европы сослужило делу утверждения законности и свободы немалую службу.
«В каждом государстве, – говорит Монтескье, – существует три рода власти: законодательная, исполнительная и судебная. Политическая свобода может быть обеспечена только в том случае, если никакая власть в государстве не будет в состоянии злоупотреблять своими полномочиями, а для этой последней цели необходимо, чтобы посредством надлежащего распределения полномочий одна власть умерялась другою.
Не существует еще свободы, если власть судебная не отделена от исполнительной и законодательной. Если бы она была соединена с властью законодательной, власть над жизнью и свободой граждан была бы произвольной, так как судья был бы вместе с тем и законодателем. Если бы она была соединена с властью исполнительной, судья мог бы притеснять».
Но решительно все было бы потеряно, если бы все три власти были соединены в одном лице или учреждении.
Что касается организации органов, осуществляющих эти три рода, государственной власти, то при изучении английских учреждений Монтескье главное внимание обратил на организацию властей законодательной и исполнительной, а потому и в своем труде вернее и лучше освещает значение того или иного органа этих властей, чем органов власти судебной, по отношению к организации которой у него встречаются просто даже фактические ошибки. Так, например, в его время в Англии, как и теперь, суд присяжных действовал под руководством коронного судьи, составляющего постоянный орган, а между тем Монтескье говорит в главе «Об английской конституции», что отправление правосудия должно быть поручаемо не постоянным органам, а временным собраниям представителей народа, совершенно игнорируя, таким образом, коронные элементы суда, функционирующие всюду совместно с присяжными заседателями.
