ЭДУАРД КУЗНЕЦОВ - Дневники
Дымшиц пересказал часть беседы Хрущева с Насером во время приезда последнего после суэцкого кризиса. Прокурор Дымшицу: «А вы слышали этот разговор? Вы присутствовали там?» Марк даже оторопел от неожиданности. Ему бы что-нибудь язвительное в ответ: даже, де, – марксистские методы познания не сплошь сводятся только к быванию и подслушиванию. Если эта балда Соловьев завтра будет столь же нагл, меня, боюсь, может понести…
Вот вчерашний разговор с Лурьи (в присутствии начальника конвоя), вернее два разговора: один в обеденный перерыв, другой вечером, после судебного заседания. Утром я сообщил ему, что, кажется, все же выскажусь завтра – насколько это будет можно. Он было обрадовался, но тут же заподозрил: не окажется ли это хуже молчания? Я подтвердил его подозрения, но объяснение не состоялось – начался суд.
В обеденный перерыв .
Лурьи: – Вы что – и дальше так намерены себя вести?
Я: – То есть?
Лурьи: – Ну вот это – с паспортом. (Он имел в виду следующее. На вопрос судьи о национальности я ответил: «Еврей». Прокурор спросил: «Вы сказали еврей, тогда как по паспорту вы русский. Как это объяснить?». Я: «Меня спросили о национальности, а не о записи в паспорте»). Надеюсь, вы не собираетесь превращать скамью подсудимых в пропагандистскую трибуну.
Я: – Начнем с того, что это мне не удастся, если бы я и вознамерился…
Лурьи: – Вот именно.
Я: – Но я этого и не собираюсь делать – возраст не тот, иллюзий нема.
Лурьи: – Ну и слава Богу.
Я: – Однако взгляды свои я выскажу – насколько это окажется возможным.
Лурьи: – Зачем вам соваться со своими взглядами? Спросят – куда еще ни шло… Да и то – помягче формулируйте, раз уж вы так носитесь с ними.
Я: – Я с ними вовсе не ношусь, но не вижу необходимости скрывать их в данной ситуации. Хотя и постараюсь не зарываться.
Лурьи: – Вот-вот. Помните притчу о метании бисера? Главное – спокойствие.
Я: – Вы, Юрий Иосифович, по-моему, весьма приблизительно представляете себе состояние подсудимого. Я же не хладнокровный злодей, старающийся отвертеться от наказания. И более того – хладнокровие меня никогда не прельщало как качество, каким я хотел бы обладать. Меня, представьте себе, иной раз душит пафос негодования… – Тут уж никакие призывы к спокойствию не помогают. Я согласен, что моя неприязнь к советизированному византизму носит отчасти паранойяльный характер, но это в первую очередь именно из-за вечного сокрытия своих взглядов.
Лурьи: – Я предлагаю вам компромисс… Я не настаиваю на том, чтобы вы каялись и плакали. Но вот вам трезвый взгляд на положение вещей: сегодня ведь не последний день, чтобы терять голову; нынешний суд это тактический бой – его надо выиграть с минимальными потерями, сохранив силы на будущее.
Я: – Нет, это уже целая стратегия, а не тактика. Сколько раз я уже шел на компромиссы из-за таких вот соображений! И всегда проигрывал… себя.
Лурьи: – Ну, дело ваше.
Вечером .
Лурьи: – Завтра ваш черед. Прошу о максимуме сдержанности.
Я: – Боюсь, это мне не удастся. Да и не для чего,
Лурьи: – Думаете, вам обязательно 15 дадут?
Я: – Ни тени сомнения. Так что вы особенно-то не распинайтесь.
Лурьи: – Может, удастся хоть годик выцарапать. – Дальше ничего интересного, под конец о Соловьеве и Каренине – это я уже записал выше. Вот-вот за мной придут.
Вечером 16.12. Еще утром было мелькнуло оставить тетрадь с моей «речью» в камере и отказаться в суде от всяких объяснений, ограничившись заявлением, что считаю квалификацию совершенного мною правонарушения по ст. 64 преднамеренно противоправной. Привожу диалог с Лурьи, до и после моего ораторства.
До. Лурьи: – Так вы будете по написанному говорить? Я вижу у вас тетрадь…
Я: – Единственный способ не зарваться.
Лурьи: – Это дело.
После. Лурьи: – Вы меня зарезали! Что мне теперь говорить?
Я: – Весьма сожалею. Лучше бы вообще молчать – и не мне только, а всем нам… раз уж так нагло затыкают рот.
Лурьи: – Говорить – да не так!
Я: – Иначе не умею. Уверяю вас, мне теперь стыдно за всю эту беллетристику. Кому и для чего? Разрываться между записанными на листах куцыми мыслями, болезненным пониманием ненужности всякого говорения здесь и окриками судьи… чего для? Кому впервой, тому простительна надежда на то, что вот сейчас им выговорится некое слово – и все повернется иначе. Нужно было поступить так же, как в начале следствия: «Все равно вы дадите мне на всю катушку, поэтому обходитесь как-нибудь без меня».
Хотел было фиксировать все стадии процесса, но нет ни времени, ни сил. Думаю позже описать его целиком. Тетрадь с «речью» у меня отобрали для передачи в суд, как сообщил ст. лейтенант Веселов. Таким образом, то, что мне не удалось выговорить публично, станет известно суду. Изя, как и Сильва, пытается разделить со мной ответственность, взваливая на себя часть моих грехов. Когда меня спросили, чем собирался заниматься за границей Федоров, я, пытаясь толкнуть его в нужную сторону, сказал, что он хотел добиваться разрешения на выезд для своей жены (он, кстати, сам говорил мне об этом). Но он этой темы не подхватил.
Разве что его адвокат воспользуется этим намеком позже.
17.12. Опять встал до подъема, исходил километров 5 уже… Боже мой, как стыдно за вчерашние препирательства с прокурором! Свяжешься с дураком, сам поглупеешь. Один спор о вертолетах-самолетах чего стоит? Попробую воспроизвести препирательства мои с Соловьевым. (Да, мне удалось из написанного мною сказать почти все, хотя Ермаков добрый десяток раз пытался остановить меня. Только после первого его окрика: «Мы знаем, как и за что судят на Западе! Переходите к фактам!», – я смутился и перескочил через страницу – где как раз о Нюрнбергском процессе, а потом, выслушав очередное требование «фактов», я более или менее хладнокровно – хотя и скороговоркой: о, это ужасное ожидание, что вот-вот тебя прервут! – продолжал выговаривать свое).
Прокурор: – Вот вы, Кузнецов, сказали, что ваша мать заставила вас записаться русским. Как это заставила?
Я: – Я не употреблял такого слова. Я сказал: настояла.
Прокурор: – Ну настояла – все равно.
Я: – Не думаю.
Прокурор: – В своей длинной речи вы не раз ссылались на законы. Вы юрист?
Я: – Нет.
Прокурор: – А скажите, что из юридической литературы вы читали, скажем, в последний раз?
Я: – Какое это имеет значение? Я же не юрист.
Прокурор: – Ну а все-таки – последняя вами прочитанная юридическая книга?
Я: – Что же… Я прошу у суда разрешения не просто назвать такую книгу, но и вкратце изложить содержание пары ее абзацев…
