Алексей Крылов - Мои воспоминания
Переселение 30 000 семейств было громадное дело. Рейснер обратился к моему отцу, вместе они привлекли французского коммерсанта Корбе и основали сообща франко-русскую контору под фирмой:
Отец на несколько недель съездил в Россию, чтобы переговорить с менонитскими старостами и вообще оформить это дело с русскими властями, затем он должен был ехать в Аргентину, осмотреть отводимые земли, а когда начнется переселение, то совсем туда переехать и поселиться там.
Но вскоре вся затея рухнула, вмешался Бисмарк. Он сделал представление Александру II, что ему не пристало отменять права, навеки дарованные его бабкой, и было решено, что вместо службы в войсках, менониты будут служить в лесной страже, а в воинских частях не в строю, а санитарами. Переселение не состоялось, но франко-русская контора «Крылов, Корбе и K°» просуществовала еще года три, просто как экспортное и импортное торговое дело.
Весною 1874 г. для ведения этого дела мы переселились сперва в Таганрог, затем в середине августа в Севастополь.
За лето Александра Викторовна подготовила меня к экзамену на русском языке, так как я не знал русских терминов и русских требований, в особенности грамматических, и не знал «Тараса Бульбу», которого надо было знать почти наизусть и уметь рассказывать своими словами любой эпизод. Экзамен я сдал очень хорошо и был принят во второй класс Севастопольского «уездного училища с прогимназическими классами».
Севастопольское уездное училище с прогимназическими классами отличалось от прочих тем, что желающие обучались латинскому и немецкому языкам. Латинскому языку я начал учиться еще в Марселе и там уже прошел склонения и спряжения правильных глаголов, так что в Севастополе латынь меня не затрудняла. Начаткам немецкого языка меня подучила моя тетка Александра Викторовна.
В Севастопольском училище учителем немецкого языка был немец-колонист, приходивший на урок в свернутом в несколько раз одеяле, служившем ему вместо пледа. Так как он уверял, что у него болят зубы, для лечения зубов у него из кармана всегда торчал полуштоф водки, к которому он частенько прикладывался, — хлебнет, прополощет рот и, само собой разумеется, не выплюнет, а проглотит. Больших познаний мы от него не приобрели.
Русскому языку учил сам директор П. Мокиевский, получивший с нового 1875 г. повышение и переехавший в Одессу. Вместо него директором был назначен учитель географии и арифметики Зелинский, русскому же языку нас стал обучать учитель латинского языка Понаиотов. Мокиевский был отличный учитель, и я у него быстро научился русской грамоте. Зелинский и Понаиотов были учителя неважные, задавали по учебнику «от сих до сих», но не требовали зубрежки наизусть и даже поощряли ответ «своими словами».
Протоиерей, настоятель собора, учил нас закону божию по катехизису Филарета, старого издания, в котором к тексту: «властем придержащим повинуйтесь и покоряйтесь» при перечислении властей, которым надлежит покоряться, значилось: «крепостные своим помещикам и господам». Крепостное право было отменено в 1861 г., но в севастопольской лавке более нового издания катехизиса не было, и мы смущали попа вопросом, как это «вера» была изменена царским указом. Обыкновенно следовал ответ: «Стань до конца урока в угол на колени, учи как напечатано, а кто еще будет спрашивать, тому уши надеру».
Кроме закона божия, отец диакон того же собора обучал имевших голос церковному пению, для чего приходил в класс со скрипкой, к которой у него был самодельный кизилевого дерева смычок, толщиною более полудюйма, служивший при обучении «учебным пособием», частенько ходившим по плечам и спинам певчих.
Выбор в певчие производился по пробе голосов, диакон тянул смычком ноту и, обращаясь к каждому по очереди, требовал: «подтягивай»; дошла очередь и до меня — я такое затянул, что диакон заорал: «Да ты хуже козла, пошел вон», и к обучению церковному пению я был признан непригодным.
Во втором классе было около 20 человек, большею частью малышей 11–12 лет, но было и несколько «великовозрастных», 16–18 лет. Конечно, они командовали нами, малышами, а подчас и издевались.
После французской муштры мне здесь учиться можно было шутя; вскоре я стал считаться первым учеником и снискал благорасположение великовозрастных тем, что приходил в училище минут за 20 до начала уроков и рассказывал заданное предпочитавшим учиться «со слов», а не по книжке. Это были первые опыты моей, впоследствии столь долгой преподавательской деятельности.
Севастополь в то время был наполовину в развалинах, и для мальчишеских игр приволье было полное.
Железная дорога на Харьков еще не была закончена, три раза в неделю приходила почта и газеты из Одессы на пароходах Русского общества пароходства и торговли, а все местные новости мы в училище узнавали раньше всех. Я как сейчас помню занесенный кем-то слух, которому верила большая часть жителей, что в Симферополе родился антихрист — его родила еврейка от ручного ястреба.
В Севастополе было еще много стариков, отставных адмиралов, участников крымской войны, со многими из них отец познакомился в местном клубе и общественной библиотеке. Иногда эти старики заходили к нам, и было интересно слышать их рассказы о знаменитой одиннадцатимесячной осаде. Летом 1875 г. отец для продолжения экспортного и импортного дела переехал сперва в Либаву, а через две недели в Ригу.
В Риге, в августе 1875 г., хотя я по-немецки не знал почти ни слова, я был отдан полным пансионером в частное трехклассное немецкое училище для того, чтобы я скорее научился немецкому языку.
Отец часто выражал мнение, что иностранному языку надо обучать в детском возрасте, подобно тому как щенка учат плавать: «Берут за шиворот и кидают в пруд; выплывет — научится плавать, потонет — никогда не научится».
Этот метод был ко мне применен в Марселе, и я через полтора года владел французским книжным и разговорным языком лучше русского, писал безошибочно, все 800 правил грамматики Noёl et Chapsal знал наизусть и при упражнениях выставлял их номера, не заглядывая в книгу.
Отец часто говаривал: «Из всего, что в детстве учишь, все потом забудешь, кроме того, с чем будешь дело иметь, и кроме языков, которым только в детстве и можно научиться на всю жизнь. Взрослым можешь выучиться читать и писать, а язык, хоть он и без костей, не переломаешь и говорить все будешь с нижегородским выговором, а в жизни знание иностранных языков есть первое дело».
Справедливость этих слов я ценил в течение всей своей жизни.
Немецкому языку нас учил сам хозяин, вюртембергский уроженец, герр Густав Юнкер, и хотя линейка (квадратик) и камышевая палка, которой пыль из платья выколачивают, служили «учебными пособиями», но учил нас толково, понятно, ясно и по-своему. Камышевую палку он применял или за упорную лень, или за дерзость преподавателю по его жалобе, или за крупную шалость; вызывал перед классом к доске и приговаривал: «Jch werde dir das Fell ausklopfen, т. е. «Я тебе шкуру-то выколочу», — и выколачивал.
