Виктор Шкловский - Лев Толстой
Теперь здесь бассейн для купания.
Зимой над голубоватым кругом теплой воды стоит пар, как будто фундамент храма еще дымится пылью.
Храм Христа Спасителя убран.
Храм Казанской божьей матери, ранее построенный в Санкт-Петербурге в память и прославление той же войны, и сейчас стоит в Ленинграде на Невском, распахнув свои ширококаменные крылья с тяжелыми и редкими перьями колонн.
Но подлинным памятником великой войны — на тысячелетья — оказались не эти храмы, а книга «Война и мир» Льва Толстого, который мальчиком смотрел, как воздвигают храм из камня и подводят под него крепкий фундамент.
НОВЫЕ ОПЕКУНЫ
После смерти Пелагеи Николаевны решили ограничить расходы, которые были велики. Переменили квартиру, но жизнь была уже налажена на широкую ногу. На жалованье учителям шло более восьми тысяч. Многие расходы отмечены темно: отмечались выдачи по назначению четырехсот рублей; разъезды и подарки — тысяча двести рублей.
Разъезды производились на собственных лошадях; вероятно, расходы по назначению и подарки вместе скрывали не столько разъезды, сколько взятки.
В 1841 году в феврале уездный крапивенский суд признал покойного графа Николая Ильича в обвинениях, выдвинутых Н. А. Корякиной, невиновным.
Главные дела устроились, и Александра Ильинична Остен-Сакен поехала с горничной Гашей, которая перешла в ее ведение после смерти бабушки, в монастырь — Оптину пустынь. Младшие дети — Дмитрий, Лев и Мария — с тетушкой Татьяной Александровной поселились после смерти бабушки в деревне, Николай и Сергей оставались в Москве.
1841 год был годом голода. Чтобы не разорить имение и как-нибудь сохранить крестьянскую силу, которая была нужна для того, чтобы мужики могли тянуть свое тягло, продали деревню Неручь и на эти деньги кое-как помогли крестьянам перебиться.
Кроме барского дома, все жили очень сжато, и даже господским лошадям была уменьшена выдача овса. Лев Николаевич вспоминал, как жалко было детям своих лошадей, как ходили дети на крестьянские поля и обшмыгивали руками овсяные колосья, набирали подолы зерна и скармливали своим лошадкам.
В тот год овес был пищей не лошадей, а людей. Но лошади были ближе к дому — их больше жалко. И так поступал и справедливый Дмитрий и добрый Лев, который сообразил свою ошибку через много лет.
Так жили летом все в Ясной Поляне, зимой наезжали в Москву. В Ясной Поляне было тихо, скучно, но все было понятно, а жизнь в Москве разваливалась.
Осенью 1841 года в Оптиной пустыни умерла голубоглазая тетка Александра Ильинична. В памяти Толстого этот случай связался с другими воспоминаниями: Александра Ильинична болела, Татьяна Ергольская к ней поехала, дети остались с учителем Федором Ивановичем и со странницей Марьей Герасимовной. Играли они как хотели. Была у них черная собака — мопс, сажали они эту собаку на высокое сиденье, которое называли троном.
Собаке царское место не нравилось, и она все время спрыгивала с трона. Дети смеялись. Марья Герасимовна не обращала на это внимания, монотонным голосом читая псалмы.
Раз мопс спрыгнул и завизжал, подполз под стул: оказалось, что у собаки сломана нога. Дети плакали навзрыд.
Воспоминания о сломанной собачьей лапе, о бормотании псалмов в брошенном доме переплелись у Льва Николаевича с известием о смерти любимой тетки Александры Ильиничны.
Александра Ильинична похоронена в Оптиной пустыни, и на могиле ее поставлен памятник, на котором выбиты стихи, написанные племянником Львом Николаевичем. Можно сказать, что это первое обнародованное произведение Толстого.
Вот эти стихи:
Уснувшая для жизни земной,
Ты путь перешла неизвестный,
В обителях жизни небесной
Твой сладок, завиден покой.
В надежде сладкого свиданья
И с верою за гробом жить,
Племянники сей знак воспоминанья —
Воздвигнули, чтоб прах усопшей чтить.
Не надо думать, что первые произведения гениальных писателей сразу свидетельствуют об их высокой одаренности. И детские стихи и детские шалости в общем похожи друг на друга, и им не надо удивляться, то есть не надо на них переносить то впечатление, которое мы имеем от взрослого человека.
Только один Николай Николаевич в год смерти своей тетки был совершеннолетний, но он не мог, учась в университете, принять на себя опекунство, и это к тому же не было тогда в обычае: опекун должен быть человек немолодой. Осталась одна тетка Пелагея Ильинична, которая была выдана в Казани за Юшкова еще тогда, когда старый граф губернаторствовал в городе.
Юшков был человеком любезным, но неверным, злым шутником, человеком с причудами, любящим всякой ценой привлекать к себе внимание.
Пелагея Ильинична была женщиной доброй, религиозной, чванной, чувствительной и ленивой. Муж ее Юшков когда-то ухаживал за Татьяной Ергольской, и Пелагея Ильинична к Татьяне Александровне относилась враждебно.
Что за человек была Т. А. Ергольская?
Лев Николаевич всегда вспоминает о ее бесконечной доброте, о том, что она никогда никого не обижала, что ее любили в деревне все, но у нее есть и другие свойства, которые Лев Николаевич тоже закрепил своими записями.
Поколение отца Льва Николаевича было поколением, разбившим Наполеона, поднявшим восстание против русского императора.
Это поколение надеялось и верило, что судьба мира находится в его руках. Оно было воспитано на книгах французских энциклопедистов, которые для дедов были забавой, а для детей стали правилами поведения. Это было поколение читателей Стерна и Плутарха. Римская история считалась образцом для поведения сейчас, сегодня.
Мать Льва Николаевича воспитывала обожаемого сына Николая в правилах суровых, запрещала ему плакать над мелкими несчастьями, говорила, что излишняя чувствительность для мальчика совсем не годится. Внешность мужчины, по выпискам, которые делала Марья Николаевна из книг, должна была быть мужественной, простой, несколько строгой, выражающей силу, доброту и мыслящий разум.
Те люди, которые вывели солдат на Сенатскую площадь, считали себя учениками римлян, учились у республиканского Рима суровым добродетелям, а у Стерна и Руссо — умению понимать человеческую душу.
Человеческие слабости уже были известны и оценены, но считалось, что, когда дело идет о победе добродетели, надо преодолевать слабости. Так описал это Толстой в сне Николеньки Болконского в конце «Войны и мира».
Все мы знаем о женах декабристов, о дворянках, которые бросили свои имения и в возках поехали за своими мужьями-каторжниками и провели молодость в Сибири, у дверей тюрем.
