Степан Швец - Под крыльями — ночь
— Поздравляю с правительственной наградой — орденом Красного Знамени.
Мне показалось, что Соломко меня разыгрывает. Стало досадно.
— Не надо так шутить, товарищ комиссар…
Заметив мою обиду, комиссар обнял меня за плечи, воскликнул:
— Степан Иванович, дорогой, я не шучу! Сейчас принесут газеты.
Через несколько минут я собственными глазами увидел свою фамилию среди награжденных. Пришлось поверить. Я был, конечно, очень обрадован, но и удивлен: прошло немного больше месяца с того дня, когда командир полка хотел списать меня в тыл, и вдруг такая награда! Своей радостью я поделился с семьей, написав в далекий Тамакул, но в глубине души считал, что пока не заслужил такой чести и что эта награда — аванс, который еще надо отработать.
Штурман Рогозин тоже был награжден орденом Красного Знамени, а Вася Максимов — медалью «За „отвагу“», ведь он за этот короткий период сбил два вражеских истребителя. Для штурмана Шаронова, также получившего орден Красного Знамени, это была третья правительственная награда. О нем писали в газетах как о «докторе бомбардировочных наук». По этому поводу он, человек чрезвычайно скромный, порой ворчал: «Ну и званьице сочинили для тебя, Василь!» Однако ворчал он напрасно, слава его была вполне заслуженной. Недаром в групповых полетах они с Краснухиным почти всегда были ведущими, и от их искусства зависел успех дела.
Хочется рассказать еще об одном боевом товарище — старшем лейтенанте Василии Гречишкине. К началу февраля 1942 года имел он свыше 75 боевых вылетов и был награжден орденом Красного Знамени. Гречишкин подал заявление о приеме в партию, и 17 февраля отважному летчику была вручена кандидатская карточка.
После этого, буквально на второй или третий день, в ночном полете после успешного бомбометания самолет Гречишкина был подбит. Вышел из строя правый мотор, повреждены были все средства радиосвязи. Гречишкин лег на обратный курс, надеясь как-нибудь дотянуть на одном моторе. Ориентироваться визуально мешала облачность. Решил идти на восток, пока хватит горючего. Когда по времени стало ясно, что линия фронта осталась позади, командир приказал экипажу прыгать: самолет шел в облаках, поэтому о посадке и речи не могло быть. Экипаж выбросился на парашютах. Выдернув кольцо, Гречишкин почувствовал, что парашют не раскрывается; кольцо, которое он держал в руке, оказалось без вытяжного тросика…
Как было условлено, после приземления штурман дает сигнал ракетой, остальные отвечают криками или выстрелами из пистолетов. На ракету ответило два выстрела. Кого же нет? Оказалось, нет Гречишкина. Неужели не успел прыгнуть?
Я сам видел, как командир вылезал из кабины, мы почти одновременно оторвались от самолета, — сказал стрелок-радист Базилевский.
Начались поиски. Светало. С криками и стрельбой товарищи прочесывали местность в районе приземления. Внезапно, когда уже отчаялись найти командира, послышался ответный выстрел. Гречишкин лежал на дне оврага, живой, но с поврежденным плечом. Парашют его так и не раскрылся — осколком снаряда был перебит вытяжной тросик. Гречишкин упал в сугроб и пробил своим телом снежную толщу до, самого дна.
В тот же день экипаж добрался до своего аэродрома. Гречишкина положили в госпиталь. Пробыв там около месяца, он вернулся в часть. Вскоре ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Фронтовые будни
Боевая работа продолжалась без перерыва. Приходилось совершать по два вылета в ночь, и я начал сдавать. Болела спина. Сначала я не подавал вида, боялся, что меня могут отстранить от полетов, но 4 марта 1942 года случилась беда: после второго вылета я не мог выбраться из кабины. Прямо с аэродрома меня отвезли в санчасть.
Я скрыл причину болезни, сказал, что это обыкновенный радикулит, что он у меня был и до войны. Врачи, кажется, поверили. Пролежав полмесяца в санчасти и подлечившись, я почувствовал себя лучше и 18 марта снова полетел на боевое задание. Полет продолжался четыре часа, и спина опять разболелась. Экипаж знал о моих мучениях, не остались они секретом и для техников. И вот техник звена Лобанов и техник самолета Котов усовершенствовали мое кресло, расширили его, достали две пуховые подушки. Одну подушку я клал на сиденье поверх парашюта, другую — к спинке кресла. Сидеть стало удобнее, а расширенное кресло давало возможность, подобрав под себя ноги, полулежать. Если полет предстоял длительный, я, набрав высоту, бросал ножное управление и откидывался на подушки. Бывало, штурман Рогозин скажет: «Надо бы повернуть градусов на восемь». Менять позу не хочется, чуть накреняю машину, она плавно поворачивает в нужную сторону, и полет продолжается. Так мы летим большую часть маршрута. Ну, а с приближением линии фронта или при встрече с самолетами противника приходится опускать ноги и садиться нормально. Перед целью вообще забываешь про боль и смотришь в оба. А на обратном курсе снова можно полежать. Короче говоря, летать стало значительно легче, я мог теперь выдерживать более длительные полеты; всё же спина ныла почти непрерывно.
Боевая работа была очень напряженной, маршруты — самыми различными. Бомбили глубокий тыл противника, совершали налеты и на более близкие цели, в частности, на укрепрайоны у самой линии фронта. Бомбардировка укрепрайонов — дело сложное и ответственное, малейшая ошибка — и бомбы могут быть сброшены на своих. Поэтому успех операции зависел в основном от четкой организации службы наведения на цель. Перед полетами на укрепрайоны командующий воздушной армией А. Е. Голованов выезжал к линии фронта, договаривался о подробностях наведения, которые затем доводились до сведения каждого экипажа. Командующий лично следил за операцией и управлял ею по радио. Еще издали нас наводят световые маяки — прожекторы кладут лучи в направлении полета. Одновременно запущенные с земли ракеты четко, как на карте, обозначают линию фронта со всеми ее изгибами. Над самой целью уже висят САБы[9], сброшенные опытными экипажами головных самолетов, а с земли по радио летчики получают подтверждение правильности освещения цели. Иногда линию фронта дополнительно показывают «катюши». Трассы их реактивных мин очень хорошо видны с воздуха. Словом, наземные войска помогали нам как могли, а остальное уже зависело от экипажей.
В большинстве случаев мы поражали цели успешно, хотя случались, особенно на первых порах, и неудачи.
Служба наведения постоянно совершенствовалась. Мы теперь знали, что если получено задание бомбить передний край противника, то командующий уже там, у линии фронта. И результаты наших полетов были всё более ощутимы. Случалось, что после нескольких бомбовых ударов наземные войска шли на штурм, а остальным самолётам давалась команда перенести удар на другую цель.
