Сергей Стопалов - Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945
– Смотри, чем твой начальник занимается, – сказала она, приоткрыв соседнюю дверь.
Я заглянул и остановился в нерешительности. ВТ в трусах сидел с удочкой над ванной и смотрел на воду. Увидев меня, он тихо произнес:
– Не клюет, чертяка.
Потом стал серьезным и как ни в чем не бывало спросил:
– Что-нибудь нужно? Загорелось?
Подписав бумагу, он снова уставился на воду.
Я поблагодарил тетю Надю и пошел к выходу. Провожая меня, она, как бы оправдываясь, тихо сказала:
– Жалко его. Мужик хороший. А пить начал после похоронки на сына.
Война в Челябинске постоянно ощущалась и не только в похоронках, нарушавших покой населения. В городе находилось большое число военных предприятий, где по 12 часов в сутки, а то и больше, работали тысячи людей – в основном женщин и мальчишек. Из общей массы населения они выделялись лишь серостью лиц, постоянной усталостью и продовольственными карточками более высокой категории.
Однажды поздно вечером я, возвращаясь в гараж, решил сократить путь и поехал через пустырь, находящийся недалеко от тракторного завода, в то время выпускавшего танки. При движении по ухабистой дороге в заднем мосту что-то застучало, и машина остановилась. Служебное время уже закончилось, и сообщить на работу о случившемся можно было только утром. Бросить машину я не мог, так как в кузове вез ценный груз, оставить который без надзора было рискованно. И я решил переночевать в кабине. Это было не впервой, и за спинкой сиденья у меня находились теплые вещи. Но спать в эту ночь не пришлось.
Как только я устроился и, возможно, даже задремал, послышался шум приближающейся техники, и мимо меня проехало с десяток танков. На некоторое время стало тихо, и я опять приготовился ко сну. Но не тут-то было. К машине подъехал военный автомобиль, из которого вышли лейтенант и сержант. Лейтенант внимательно проверил мои документы, а сержант осмотрел груз, находившийся в кузове. Потом они спросили, откуда я, куда еду и почему остановился. Сержант сел за руль, завел двигатель и попробовал тронуться с места. Но, убедившись, что машина неисправна, оба сели в свою и начали кого-то вызывать по рации. Вскоре подъехала еще одна легковушка с двумя военными и уже не уезжала до самого утра. А за ночь мимо прошло еще несколько танковых колонн, направляющихся, видимо, на погрузку в сторону товарной станции.
К утру движение танков прекратилось, легковушка уехала, а ко мне подъехал завгар, которому военные ночью сообщили, где я нахожусь. Мы, вытащив полуоси, отсоединили колеса, и он на своей машине отбуксировал мою в гараж.
За эту ночь я снова почувствовал себя как на войне.
Военная учеба
В декабре я распрощался с ЧЕГРЭСом, так как военкомат направил меня в воинскую часть, расположенную в 80 километрах западнее Челябинска. Когда пришла повестка, сотрудницы электростанции позаботились обо мне, и я прибыл в Чебаркульский учебный полк с увесистым сидором, набитым разной снедью.
После прохождения официальной церемонии принятия в часть я получил обмундирование и оказался в длинной, сырой и холодной землянке. Посередине тянулся двойной ряд трехэтажных нар. Отбой уже прозвучал, и, забравшись на верхние нары, где было теплее, я улегся на мате, представлявшем собой плоско связанные березовые ветки шириной примерно 60 сантиметров и длиной около полутора метров. Положив под голову свой сидор, я укрылся шинелью и приготовился ко сну. Тогда мне казалось, что все идет хорошо, и мысли о каких-либо неприятностях не беспокоили.
Проснулся еще до команды «подъем». Лежать было как-то неудобно, и я сразу же понял, что мешок пуст, а голова покоится на чем-то твердом. Дальнейшее изучение показало, что этим твердым были два куска рафинада, единственное содержимое вчера еще полного мешка.
Рядом сидел и ковырялся в пустом вещмешке какой-то долговязый парень.
– Разрезали, б…и, – пожаловался он, показывая большую дыру в вещмешке.
– Ну что ж, значит, друзья по несчастью. Ты откуда?
– Из Москвы. В Кургане были в эвакуации.
– Значит, земляки. Стопалов Сергей.
– Юргин. Алик.
Вот так и началась наша дружба, главной целью которой в то время была борьба за выживание.
Солдатское меню было более чем скудным. Завтрак: ложка голубой каши из саго, без масла; кусок хлеба 200 граммов; холодный чай с одним куском сахара. Обед. На первое щи. Сначала по мискам разливали жижу, затем гущу вываливали на стол и делили на кучки по числу солдат в отделении. Потом кто-нибудь отворачивался, а другой тыкал пальцем в одну из кучек и спрашивал: «Кому?» На второе опять ложка каши из саго или пшена и кусок хлеба 200 граммов. Ужин: три подмерзшие картошки в мундире размером с грецкий орех, кусок хлеба 100 граммов и холодный чай без сахара.
При таком питании после целого дня физических занятий на морозе с ветром люди буквально умирали от голода. Пытаясь сократить смертность, в бригаде ежемесячно проводили осмотр на дистрофию. Пожилой врач по очереди щупал за ягодицу проходивших мимо голых солдат. Если, кроме кожи, ничего ущипнуть не удавалось, доходягу признавали дистрофиком и направляли в госпиталь. К концу января смертность возросла до десяти – пятнадцати человек в сутки. И тогда командование приняло эффективные меры. Нет, кормить лучше не стали. Просто осмотр на дистрофию начали проводить два раза в месяц. И это спасло некоторых из тех, кого еще удавалось выходить в госпитале.
В ту зиму реальную возможность выжить имели лишь две категории солдат: местные, к которым приезжали родственники и привозили продукты, и ребята, воровавшие все, что можно было украсть и обменять на пайку хлеба или десяток картошек. Я и Алик принадлежали ко второй категории.
Расставшись в первую же ночь с содержимым своих вещмешков и поняв, что пассивность неминуемо приведет к смерти, мы довольно быстро освоились и начали действовать.
Самое простое было под видом наряда заскочить на кухню и набить там карманы картошкой. Если солдат попадался, дежурный офицер сажал его в отдельную комнату, запирал и не отпускал, пока тот не начистит ведро картошки. А уж в своей роте пусть сам оправдывается, как сумеет. Не брезговали и жмыхом, который иногда удавалось «добыть» в конюшне. Однажды, будучи дневальным, Юргин ночью заскочил на кухню и черпанул из котла полведра недоваренной каши. Съели ее вдвоем. А потом началось… И самое главное, что сортир находился метрах в двухстах от землянки.
Воровали не только на кухне. В это время призывали остатки 1925 года рождения. Это были либо болезненные, малосильные ребята (их называли «двадцать пятый год, третий сорт»), либо сынки различного местного начальства, которое всеми правдами и неправдами старалось удержать своих деток возле себя и уберечь от фронта.
