Евгений Матвеев - Судьба по-русски
— Не станет, Женечка. Ты же еще не испытал себя. Соглашайся на дебют!..
Импозантный, с изысканными манерами, Царев встретил меня, приветливо улыбаясь:
— Пожалуйста, вкратце, каково ваше впечатление о спектаклях?
— Мне страшно…
Михаил Иванович вдруг рассмеялся, да так заразительно, что и я почувствовал на своем лице улыбку.
— Ну, вот… А нам все говорят, что вы — герой!
— Не созрел я для Академии, — сказал искренне, не лукавя.
— Созревать будете в труппе театра, — серьезно ответил Михаил Иванович и доверительно рассказал о решении, принятом на художественном совете.
О том, что первый выход на сцене Малого состоится в роли Незнамова в «Без вины виноватых»… (Ужас! В партнерстве с Зубовым и Гоголевой!)
О том, что первое время с семьей пожить придется в гостинице и что зарплата поначалу будет 1700 рублей (на 500 больше, чем в «Факеле»).
О том, что руководство предполагает занять меня в спектаклях «Доходное место» (Жадов), «Привидения» (Освальд), «Любовь Яровая» (Яровой)…
— Вы же меня не видели…
— Но вас смотрели некоторые критики и наши работники… Курите? — вдруг спросил Царев. Я кивнул головой, мол, есть такой грех. Вместе молча попыхтели сигаретками. — Когда возможен ваш приезд?
— Надо доиграть репертуар в «Факеле»… Да и с Верой Павловной Редлих… Я ей многим обязан… — бормотал я.
— С Редлих я могу поговорить. Как вы думаете, надо?
— Надо… Михаил Иванович, пожалуйста, поговорите…
На том и расстались. Расстался я на время с директором Малого, но не с Москвой. На деньги, полученные в театре, решили мы с Лидочкой «с шиком» отметить 3 сентября 1951 года день ее рождения. И отправились в самый модный тогда ресторан «Арагви»…
Пойти в «Арагви» — это было для меня, провинциального актера, почти приобщением к жизни на театральном Олимпе…
Крещение
Кто из актеров не знает, что входить в старый спектакль — дело неблагодарное и даже рискованное. Да просто — одно мучение.
Итак, мой первый выход на сцену Малого театра руководство назначило в роли Незнамова в «Без вины виноватых». В той роли, в которой я много раз выступал в Тюменском драматическом театре. Но как я тогда «играл»?! Я испепелял себя, «грыз кулисы». А публика буквально с ума сходила от восторга, кричала: «Браво!» Думаю, что возбуждала ее моя искренность, потому зал благодарно и отзывался на эмоциональную силу артиста… Но так было тогда…
А теперь? Играть в спектакле прославленного Малого! В спектакле-реликвии, устоявшемся чуть ли не со времен Островского. Вот если бы я начинал работу над ролью в Малом с «чистого листа» и надо мною не висел бы «тюменский» опыт…
А партнеры! Константин Александрович Зубов, Елена Николаевна Гоголева, Варвара Николаевна Рыжова, Николай Афанасьевич Светловидов, Елена Митрофановна Шатрова… К тому же многие в театре вспоминали о том, какими были в ролях Кручининой и Незнамова великие Мария Николаевна Ермолова и Александр Алексеевич Остужев…
Было от чего потерять покой и сон.
На протяжении двух месяцев репетиции вела милая Наташа Залка — дочь известного венгерского писателя Мате Залки, он же прославленный генерал Лукач. Пожалуй, это было самое трепетное существо, оставшееся в моей памяти от того дебюта: ей очень хотелось органично втиснуть меня в довольно замшелый спектакль. Да и самой надо было утвердиться в режиссерской карьере, а я как раз был той глиной, из которой предстояло лепить что-то соответствующее столичной сцене.
В мае 1952 года на подмостках филиала Малого театра, что на Большой Ордынке, состоялся мой дебют. За кулисами благоговейная тишина: все говорят вполголоса, ходят на цыпочках.
— Женя… Пришел Александр Алексеевич… Пожалуйста, не форсируй, но и не шепчи — он плохо слышит, — сказала раскрасневшаяся от волнения Наташа и выпорхнула из гримерной.
— Царев и Телегин здесь, — наклонившись к уху, доверительно шепнул гример. — Но вы не дрейфьте. Они на сцене своего Незнамова декламировали, а вы больше нутра покажите…
Ну зачем они мне об этом говорят?! Душа моя и без того изболелась… В горле першит… В висках стучит… Накануне — две бессонные ночи. В голове все вертелись услышанные ненароком фразы: «Провинция», «Жалкие потуги на Мамонта Дальского», «Не речь — сплошные сибиризмы», «Ну, есть рост, ну, есть дурак-темперамент»…
— Евгений Семенович! Пожалуйста, на выход! — услышал я голос помощника режиссера и, не чуя ног, поднялся на несколько ступенек к сцене.
За кулисами сидела легендарная Варвара Николаевна Рыжова…
Меня подтолкнули, и я оказался перед знаменитой «старухой».
— Это наш новый актер, — тихо отрекомендовала меня помреж.
— Из Сибири который?
Мне бы сказать «да» — не получилось. Я как-то нелепо кивнул головой.
Варвара Николаевна в поисках чего-то долго шарила рукой в кармане длиннющей юбки. Нашла и трижды перекрестила меня маленькой иконкой…
…Как и полагалось по роли, я дерзко, рывком открыл дверь и со Шмагой (Светловидовым) ворвался в гостиничный номер Кручининой. И… все поплыло, перевернулось… Чувствовал только, как нога дрожит, выстукивает дробь…
Мне требовалось сказать: «Ничего, чего вы боитесь? Я ваш собрат по искусству!» Но не могу произнести ни слова. В горле — песок, голоса — нет, губы — деревянные…
И помню: на величественно-красивом лице Елены Николаевны Гоголевой — испуг, смятение. Краем глаза видел, как в первом ряду А.А.Остужев приставил к уху слуховой рожок и наклонился вперед.
Гоголева-Кручинина уже второй раз (вместо одного по пьесе) сказала: «Прошу садиться, господа!»
Шмага сделал несколько лишних реверансов…
Суфлер уже почти в голос подавал мне мое: «Ничего, чего вы боитесь?..»
Позор! Позор! Я остолбенел. Я — мумия!..
Не знаю, то ли я обозлился на суфлера, нахально подсказывавшего мне текст, который я, конечно же, знал давно и отменно, то ли что-то еще, но меня прорвало!.. Понесло! И понесло по-тюменски… Сработали рефлексы! Подвел я Наташу, черт возьми!..
После первого действия зал проводил меня со сцены аплодисментами. Нет, это были не хлопки ради вежливости, это действительно были аплодисменты.
В антракте Константин Александрович Зубов (он играл Дудукина) сказал:
— Возьмите себя в руки. А про аплодисменты лучше забыть… А вообще-то — молодчина…
Ну, насчет «молодчина», подумалось мне, это он сказал, очевидно, потому, что в антракте. А вот после спектакля, наверное, пригвоздит. «Очень жаль, но вы нашему театру не подходите…»
Позже в моей уборной были поздравления, правда, сдержанные.
