Василий Ефремов - Эскадрильи летят за горизонт
— Делать вам пока ничего не надо. Отдыхайте. Когда ты, Ефремов, на земле, я спокойно чувствую себя, и все идет как положено, — признался Поповиченко. — Ребята летают, воюют, возвращаются на исправных самолетах...
Это добродушное ворчание, напоминавшее отцовскую нотацию, я воспринимал как должное. Приятно было сознавать, что кто-то думает о тебе и тревожится, когда ты в воздухе бьешься с врагом.
Мы отправились в землянку. Здесь было тепло и тихо. За столом начальника штаба, положив на руки кудлатую огненную голову, сладко похрапывал Шестаков. На его топчане сидел Панченко и внимательно читал при свете фонаря какую-то книжицу.
Эта ночь, как и другие, сначала разбросала экипажи во все концы фронта, потом собрала в тесной землянке. Ребята приходили на командный пункт разгоряченные боем, приносили с собой радостное возбуждение и тонкий аромат морозного воздуха. Вытащив полетные карты, они подходили к столу помощника начальника штаба майора Абрамкина, докладывали данные разведки и результаты своей работы. Экипажи уничтожали окруженные немецко-фашистские войска западнее Ельца в районах Россошное, Волчановка, Успенское, Ливны и действовали по дорогам, ведущим на Орел и Брянск. На узловых железнодорожных станциях враг яростно огрызался зенитным огнем. К утру выяснилось, что два самолета получили серьезные повреждения, а летчик лейтенант Лебедев и штурман старший лейтенант Зимогляд были ранены.
Рано утром с задания возвратился комиссар Козявин. Он тоже, как и молодые летчики, был возбужден проведенным боем. Экипаж комиссара обстреляли немецкие зенитки, но бомбы точно накрыли эшелоны на перегонах западнее Курска.
— В темноте мне показалось, что к Курску с юга подходит большая колонна, — докладывал Козявин командиру полка. — У нас уже не было боеприпасов. Надо бы проверить, что это за колонна, и, если это противник, хорошенько ударить по нему.
— Сейчас это не получится, — сказал Рассказов. — Самолеты не осмотрены и не готовы к вылету. А с рассветом пошлем на разведку в тот район Ефремова. Я его придержал с вылетом на всякий случай.
Через несколько минут я, старший лейтенант Немцов и сержант Федосеев торопливо шагали к самолету. Под ногами [55] поскрипывал снег. Холод был такой, что руки буквально прилипали к металлу.
Через несколько минут наш одинокий СБ исчез за горизонтом, взяв курс на запад. Проверив приборы и освоившись в воздушной обстановке, я почувствовал обычную уверенность, передал штурману, что высоту набирать пока не будем и линию фронта пересечем на бреющем. В дымке нас трудно будет обнаружить, а там, над целью, подскочим.
— Только доверни немного вправо, чтобы выйти на южную окраину Курска, — посоветовал Немцов.
Пролетев линию фронта, я набрал высоту и вскоре увидел впереди очертания большого города.
— На город выходить не нужно, — заметил штурман.
Слушая его, я внимательно разглядывал землю. По узкой серой ленте дороги двигались едва заметные точки. Подлетев ближе, я довольно ясно различил множество машин, двигавшихся большими группами с юга на Курск. По обочинам с обеих сторон плелись конные обозы. На некоторых санях виднелись ящики, видимо с боеприпасами. Автомашины были прикрыты брезентами.
— Атакуем с головы! — предложил штурман. — Будем бомбить под небольшим углом к дороге, с нескольких заходов.
Ревя моторами, наш СБ проносится над самой колонной. Гитлеровцы захвачены врасплох. Они мечутся между машинами, падают, скошенные пулеметным огнем. Я даже вижу их искаженные ужасом лица, вижу автоматные очереди, пущенные в нас.
На плоскостях самолета появляются пробоины. Несколько пуль, сухо щелкнув, прошивают борта кабины и уносятся дальше, а одна разрывается, ударившись о колонку штурвала. Я чувствую жгучую боль в правой руке, сжимающей штурвал.
«Пустяки», — успокаиваю себя. В ту же минуту меня отвлекает внезапно возникший впереди столб огня и дыма. В воздух взлетают обломки досок и какие-то тряпки.
— Ага! — торжествующе кричит штурман. — Они везут боеприпасы и пехоту.
Чем ближе подлетали мы к Обояни, тем злее и гуще становился зенитный огонь. Вместе с пулеметами заговорила артиллерия. Рядом с самолетом, противно крякая, стали рваться снаряды.
— Перебиты стволы обоих пулеметов, — доложил штурман.
— Выходим из боя! [56]
Резким разворотом беру направление на восток.
В этот миг под моей кабиной разорвался снаряд крупного калибра. Машину тряхнуло с такой силой, что слетел колпак с кабины. Обжигая лицо, с шумом ворвался холодный воздух. Чувствую, что СБ опускает нос, пытаюсь вывести его в горизонтальный полет. Но с ужасом замечаю, что штурвал свободно ходит взад и вперед, не испытывая нагрузки. Самолет падает. «Перебита тяга руля высоты», — мелькает в мозгу.
До земли оставалось не больше тридцати метров. Она неотвратимо надвигалась на нас. Я видел улицу села, на которую мы падали, соломенные крыши домов с закопченными трубами, женщину, достававшую воду из колодца, деревья, следы на свежем снегу. Ни выпрыгнуть, ни посадить самолет не было никакой возможности. Через несколько секунд — удар, и конец всему. Пока эти мысли проносились в голове, рука легла на рукоятку триммера руля высоты и повернула его один раз на себя. И самолет среагировал на это движение. Словно очнувшись от кошмарного сна, я еще немного повернул рукоятку триммера, и машина стала медленно набирать высоту. Я облегченно вздохнул.
Ни штурман, ни радист не знали, что мы находились на волосок от гибели, потому что связь у нас была повреждена. В кабине откуда-то из-под ног брызгал бензин и, подхватываемый потоками ветра, мелкими каплями оседал на моем комбинезоне. От удушливых испарений резало глаза. Стоит только пробиться где-нибудь маленькой искорке, и самолет взорвется, как бомба. Оглядывая машину, замечаю, что шасси вывалилось из обтекателей и свободно болтается в воздухе.
А между тем впереди показался аэродром. Все машины стояли на своих стоянках. В воздухе никого не было, значит, никто не помешает маневрировать при заходе на посадку. Хорошо, хоть моторы работают нормально.
Посадка самолета с перебитой тягой — последнее испытание. Плавно действуя рулем поворота, элеронами и триммером руля высоты, я вышел на посадочный курс заведомо намного дальше от аэродрома. Самолет реагирует на отклонения триммера, но вяло. Я смотрю вперед и немного в сторону, определяя высоту выравнивания. Когда до земли осталось пять-шесть метров, выключаю моторы. Машина касается колесами земли.
— Полный порядок! — кричу громко и весело, вылезая из кабины.
