Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены
Несколько дней спустя Бергман в той же газете напечатал ответ:
Итак, во-первых, “двенадцатилетний ад” (кстати, выражение затрепанное. И прибег к нему не я, а мой интервьюер. Помнится, я сказал “чертовщина”, а это не то же самое). Да, я был большим лентяем и оттого жил в вечном страхе, поскольку занимался театром, а не школой и терпеть не мог делать все по часам, вставать спозаранку, учить уроки, спокойно сидеть, приносить карты, выходить на перемены, писать сочинения, сдавать экзамены – говоря коротко и без прикрас: я терпеть не мог школу в принципе, как систему и учреждение. То есть не хотел посещать не мою школу, а все школы вообще. Моя школа, как я четко указал в этом злополучном интервью, была, насколько я понимаю, не лучше и не хуже других учреждений такого профиля. Мой уважаемый директор, кроме того, пишет (причем резко): “Школа ориентирована не на мечтательные богемные натуры, а на нормальных тружеников”. Куда же деваться бедным богемным натурам? Может, учеников надо делить на категории: ты – натура богемная, ты – труженик, ты – натура богемная и т. д. И богемные натуры отсеивать. Некоторых учителей помнишь всю жизнь. Одних ты любил, других не выносил. Уважаемый директор был и остается (для меня) в первой категории. Вдобавок мне кажется, что мой уважаемый директор еще не посмотрел фильм. Пожалуй, нам бы стоило посмотреть его сообща!
Похоже, злость Бергмана на Хоканссона росла по мере того, как он сам становился старше. В “Волшебном фонаре” директор не только лицемерный властолюбец и выдающийся непотист, он еще и с удовольствием устраивает по утрам молебны – “занудные проповеди, состоящие из сентиментальных ламентаций по поводу того, как бы Иисус огорчился, если бы именно сегодня посетил Пальм-греновскую смешанную школу, или грозных витииств насчет политики, транспорта и эпидемического распространения джазовой культуры”.
Как Бергман смотрел на школу, можно вычитать из его писем к матери. В 1932 году, накануне ее именин 2 августа, он в общих чертах сообщал о своих делах. Он ходил на концерт в церковь Хедвиг-Элеоноры – “с Марианной Мёрнер, дядей Эрлингом и дирижером, у которого какое-то русское имя, совершенно мне незнакомое, с церковным хором под управлением Густава Адольфа (не покойного, а по фамилии Эрикссон)”. Рассказал, что на следующий день состоится праздник в Цирке Пальмис, как “по праву называют” школу, и что он, пожалуй, сходит в кино на какой-нибудь “увлекательный и хороший фильм”.
О школьных делах он писал: “Представляешь, сегодня у нас было семь (7) уроков, ужас как много, но на последнем уроке, с 3 до 4, все мы сладко спали после дневных душевных усилий”. На следующей странице рисунок: “Мой день в школе в шести картинках. Ученик Цирка Пальмис”. Первая картинка – подъем; текст гласит: “Семь часов. Конец сну”. На второй мальчик идет в школу: “Ужасные муки совести на Сибиллегатан, из-за уроков”. На третьей картинке – классная комната, где учитель Нурман сверлит его взглядом: “Катастрофа перед завтраком”. Четвертая картинка: во время перемены на завтрак все изучают и обсуждают газету. Учитель – национал-социалист, он твердит, что “Зеленые пастбища” – пьеса глупая, на что ученик Ингмар отвечает “НЕТ!”. Пятая картинка, после завтрака – непогода с молниями и слово “КОШМАР!”. Последняя картинка: мальчик зубрит, над головой большой вопросительный знак и текст “Уроки!!! Уроки!!! Конец утомительного дня”, а рядом высоченная, в человеческий рост, стопка книг.
В другой раз он рассказывал, что, к сожалению, не сумел написать длинное письмо, хотя и шел дождь, ведь в классе начался курс географии и ему надо выучить 7–8 страниц про Малую Азию. “Вчера Нильссон практиковался со мной, хотя, по-моему, было не очень-то интересно. […] Купаться сегодня тоже нельзя. Печально, но факт. Придется клеить массу растений в гербарий”.
В пасторском доме Эрик Бергман строго следил, как сын делает уроки, в том числе читает повесть о школьницах “Девять товарищей” Элисабет Койленшерна-Венстер (Ингмар Бергман считал ее довольно неплохой), “Пиратов с озера Меларен” Сигфрида Сивертса (по его мнению, книга хорошая), а также “Великую мать из Далома” (превосходная книга). “Еще мы выписываем географические названия, а это, по-моему, вообще классно”.
В осеннее полугодие 1933 года Ингмар Бергман писал бабушке:
Ну вот, опять в городе, хожу в зубрильню, в кино, в Оперу и всячески развлекаюсь. Вечера все темнее и темнее, и каждый раз, шагая в такой вечер через парк, я думаю, как странно, что опять началось осеннее полугодие. Куда, собственно, подевалось все лето? Куда ушло? —
удивлялся он, но считал, что школа все-таки довольно приятное заведение: “Встречаешь товарищей, веселишься на уроках, подшучиваешь над учителями и т. д.”. Он писал, что дома все шло своим чередом, “кроме разве что моих мелких мятежей, которые быстро подавляют”.
Семейство завело аквариум с золотыми рыбками. Но он не смел купить побольше рыбок, так как боялся, что они “подохнут, ведь тогда мне скажут, что это я их сварил, зажарил, заморозил, утопил или сделал бог весть что еще, чтобы их уморить. А идти против маминой догмы непогрешимости опасно, ведь тогда мне вовсе грозит анафема”.
По мнению Карин Бергман, сын посвящал школе минимум времени, и, вместо того чтобы постоянно напоминать ему об уроках, она задумала испробовать новый прием. Пусть его “фордыбачится”, посмотрим, что будет, писала она Анне Окерблум в январе 1934 года. Ингмар Бергман был бодр и весел, интересовался буквально всем.
Сейчас он увлекся радио и тянет проводку из своей комнаты в комнату Нитти, чтобы там можно было слушать его приемник. Два раза в неделю он может пригласить товарища, так я распорядилась, а еще у него чтение, но в остальном он свободно живет своей жизнью, не беспокоясь об уроках. Посмотрим, что получится! Полезно для молодого человека самому отвечать за последствия!
Будни в Пальмгреновской смешанной школе были наполнены разнообразными занятиями. Учащиеся посещали музеи, путешествовали на Готланд и в Упсалу, слушали выступления приглашенных лекторов, проводили состязания по фехтованию, а на уроках труда делали металлические лампы, которые развешивали в аудитории. Они катались на лыжах в Даларне, жили в спортивных пансионах, ездили в Сундборн, Телльберг и Корснес. Учредили дискуссионное общество, где обсуждали вопросы научного и общекультурного характера. Школа выиграла хоккейные соревнования по круговой системе, организованные Шведским союзом хоккея.
Школьное объединение “Маргарета” каждые две недели устраивало швейные вечера, “на которых девочки с большим рвением и интересом шили одежду, а затем передавали ее в Маргаретинский сборный фонд Королевского дворца. Эту одежду сестры милосердия затем раздавали бедным в разных стокгольмских приходах”, как записано в одном из годовых отчетов. Летом девочки выезжали в лагеря на Вестра-Эдсвике, где закалялись на свежем воздухе, купались, плавали, играли, занимались спортом, гуляли, совершали лодочные экскурсии. Они помогали с уборкой, накрывали и подавали на стол, работали на кухне. Рукодельничали, стирали и гладили.
