Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война
Мама моя, приехав в Москву, уже работала бухгалтером на заводе «Компрессор», который делал «катюши». Работала, как все, много и жила рядом с заводом. Помню, я ездила к ней на 28-м трамвае, который от нас шел прямо до шоссе Энтузиастов. Я привозила ей чистое белье, а она смотрела на меня и только гладила по макушке. Ни разу мама меня не поцеловала. Когда я сама стала матерью, я все думала: какая была выдержка у мамы, рядом твой ребенок, а его нельзя прижать, поцеловать. Потом она поправилась, ее сняли с учета, а в войну какое лечение – изнуряющая работа, холод и плохое питание…
Помню, как мы с бабушкой ездили в Дмитров менять на просо сшитые из одеяла сапожки. Потом мы шлифовали это просо, и у нас была вкусная пшенная каша. До сих пор вижу наши два камня, которыми я терла просо, чтобы удалить шкурки, а когда просеешь, то получается красивое пшено.
У меня вообще была потрясающая бабушка! Она кому-то шила и перешивала, и нам за это еду давали, чаще – картошку. Я быстро из всего вырастала, и бабушка шила мне из старого ватного одеяла обувь – бурки и варежки. Кто-то отдавал пальто, и бабушка мне его перелицовывала. Я была самой высокой в классе, и меня с семиклассниками посылали на заготовку дров. Мы всю войну ездили «на дрова» для школы. Батареи не топили, потому что не было угля. А в классах стояли «буржуйки» и мы их топили дровами, но они все равно остывали быстро. Мне давали короткую пилу одноручную, и я спиливала сучья и кустарник. Так что в 10 лет я научилась пилить…
* * *Моя тетя и ее дочка-старшеклассница рыли окопы под Москвой. Мы, младшие, тоже старались не отставать. После школы ходили в госпиталь, помогали раненым писать письма. Раненые были очень тяжелые, это был нейрохирургический госпиталь. Писали под их диктовку. Но некоторые из них совсем не говорили, а кто-то совсем плохо говорил. Мы, конечно, и концерты давали – кто танцевал, кто пел, кто стихи читал. Девочки могли и полы помыть в коридорах, а мальчики ухаживали за садом, зимой снег убирали. Мы на все отзывались! Помню, нам раздавали огромные белые медицинские носки для хирургии с огромными дырами на пальцах. И одна бабуля в больнице учила нас штопать, девочки брали носки домой как домашнюю работу…
Хорошо помню День Победы! Все шли по улице Горького потоком! И вся наша ребятня, и вся окрестная шагали рядом со взрослыми – от Маяковки до Белорусского вокзала! Мы встречали солдат с фронта! Там рядом, за Вторым часовым заводом, было поле, заросшее ромашками (сейчас все застроено). Так мы в спешке рвали эти ромашки прямо с землей, с травой и неслись на вокзал встречать очередной состав! Такое это было счастье – встречать победителей и хоть что-то им отдать! А больше у нас ничего не было…
Юрий Фролов, капитан 1-го ранга в запасе, Северный флот
В 41-м я должен был пойти в школу. 10 сентября мне исполнялось 7 лет. Дома обычные хлопоты и разговоры: как быть со школой? Дело в том, что на Московском станкостроительном заводе им. Орджоникидзе, где моя мама работала револьверщицей, передовикам производства, и маме в том числе, должны были к 7 ноября выписать ордер на городскую квартиру в новом доме. А пока наша семья жила на съемной, на станции Ленинская (теперь район Каширки).
Но 22 июня 41-го перевернуло и детскую, и взрослую жизнь…
* * *Помню, как дома шли сборы. Ночью мы не спали, мама укладывала вещи – с утра надо быть на Казанском вокзале. Мы уезжали в эвакуацию. И вот ночью в темном небе я впервые увидел воздушный бой. Прямо над головой. Страха не помню. Помню, как сильно переживали взрослые, лучи прожекторов ПВО гонялись за немецким самолетом, а тот уходил от них. Я тоже «болел» за зенитчиков и уже тогда своим детским умом понял, что игры в войнушку закончились вместе с детством!
А наутро, когда электричка привезла нас на Павелецкий вокзал, мы увидели, что на привокзальной площади больше нет застекленного рынка. На его месте обгоревшие головешки. Может быть, это и была работа ночного, прорвавшегося к Москве немецкого самолета. Конечно, целью был не рынок, а вокзал, но в любом случае перед нами были следы начавшейся войны.
* * *Дальше помню саму площадь Трех Вокзалов, полностью заполненную людьми. С трудом мы протиснулись между сидящими на вещах женщинами и стариками. Особенно много было детей. От солнца некуда было укрыться. Все нервничали, призывали друг друга не шуметь, чтобы услышать по радио номер очередного эшелона. Люди прибывали, матери до хрипоты надрывались, звали своих непоседливых детей. По радио уже объявляли о потерянных. Время шло. Наконец, и наш состав до Пензы объявили. Мама, не отпуская меня, схватила корзину и, попросив соседку присмотреть за чемоданом, побежала к поезду. Когда мы добрались до своего товарного вагона, мама попросила соседей присмотреть за корзиной и побежала назад за чемоданом, все так же не выпуская моей руки. Но, когда мы прибежали на старое место, ни нашего чемодана, ни сидящих там людей уже не было. Всю дорогу мама переживала. Там были теплые вещи. Она ругала себя и плакала, а я ее успокаивал.
* * *В Пензе наш эшелон встречали люди с повозками. Они «разбирали» эвакуированных. Помню, как к маме подошел пожилой мужчина. Они поговорили, и мы пошли к лошади. По дороге мама повторяла: «Видишь, сынок, мир не без добрых людей». Мы проехали много деревень. В одной из них мне запомнился мальчик, сидящий на окне. Он так хорошо о чем-то пел на непонятном языке, что эта песня успокоила нас – здесь была хоть и незнакомая, но мирная жизнь.
Жилье оказалось далеко от города. Хозяйка была радушна и сразу нас усадила за стол. Мы познакомились с тремя сыновьями-школярами. А наш хозяин оказался кузнецом. Подсобное хозяйство у них было крепкое. С первого же дня мы питались вместе, как одна большая семья.
Как раз была уборочная пора, и мама вышла в поле. Освоила работу серпом и к концу уборки ее фотография появилась на колхозной доске почета, как и раньше на заводской. Мою маму звали Анастасия Андреевна Фролова.
* * *А потом пришел вызов от папы. На фронт отца не взяли. Когда-то в тридцатые годы он, Николай Иванович Фролов, коренной москвич, был призван в ряды 25-тысячников и уехал на свою «поднятую целину», где женился и где я родился. Там же умер их первенец. Там же отец тяжко заболел.
И хотя выкарабкался, но в Москву вернулся инвалидом и… семейным человеком. Лозунг того времени «кадры решают все» имел прямое отношение к моему отцу. Тыл нуждался в управленцах с опытом. И мы с мамой, попрощавшись с доброй семьей кузнеца, отправились на запад, под Рязань в Захарово, куда папа был назначен руководителем райфинотдела. Помню, как в нашем доме висела карта, которую принес отец, и мы все вместе отмечали линию фронта. Помню тревогу мамы. Она часто повторяла: «Ну вот, были эвакуированные, а теперь беженцы».
