Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны
Его подвели ко мне на лесной полянке, высокого, толстоногого, с приподнятыми, острыми плечами, с короткой прической «ежиком».
На нем был новенький мундир, но пуговиц недоставало: видимо, кто-то из наших вырвал их при «знакомстве», как говорится, «с мясом». Я окликнул переводчика, но пленный сказал по-русски:
— Господин полковник, мы можем обойтись и без его помощи…
Он вытянулся, козырнул, щелкнул каблуками. У него были холодные глаза, не выражающие никакой мысли.
Складывалось впечатление, будто он заранее готовился к допросу и поэтому «отработал» ответы. Он рассказал, что 29-й армейский корпус был снят в конце июля с Коростенского направления и переброшен под Киев с задачей атаковать советские войска с юго-запада и овладеть столицей Украины. Пленный подтвердил, что командование корпуса намечало праздновать взятие Киева 8 августа, и эта дата была доведена до сведения не только штабных офицеров, но и до командиров батальонов включительно. А ночью из штаба корпуса поступил приказ о переходе под Киевом к обороне.
— Это объясняется просто, — сказал он. — Уже десять дней мы ведем ожесточенные бои за Киев, и наша дивизия, например, потеряла половину личного состава. Она не только не вошла в город, но была вынуждена отступить.
Я невольно усмехнулся:
— Сегодня вы не блеснули организованностью в отражении нашей атаки.
Он наклонил голову; его глаза по-прежнему смотрели равнодушно:
— О, да! Ваша атака для нас была «сюрпризом». Я даже думать не хотел о том, чтобы после вчерашнего тяжелого боя вы перешли в наступление. К тому же утро было тихое, и наши наблюдатели не заметили в расположении советских войск каких-нибудь подозрительных передвижений. Мы привыкли к тому, что русские, как правило, наступают утром. Поэтому после завтрака некоторые наши солдаты вышли на рытье окопов даже без личного оружия.
Он сообщил еще некоторые сведения, но на другие вопросы отказался отвечать.
— Право, — сказал я ему, — сначала вы показались мне, майор, откровенным собеседником. Скажите, где вы изучали русский язык?
— Конечно, в Германии.
— Зачем это вам понадобилось?
Он передернул острыми плечами, гладко выбритая щека нервно задрожала.
— Я думаю, это вам известно, господин полковник. Нас готовили для войны против России.
— И долго вы изучали язык?
— Десять лет.
— Значит, в течение десяти лет вы готовились к войне против нас и одновременно всячески заверяли наше правительство в своих самых добрых намерениях?
— Это — дело политики. Дипломатии. Нас учили, что дипломатия — тоже форма войны.
— Вы повторили пошлую фашистскую формулу, майор, — заметил я ему, — Наши советские дипломаты борются за мир… Впрочем, я не собираюсь вас агитировать. Меня удивляет ваше поведение: сначала вы были откровенны, а потом перестали отвечать…
И снова холеная щека его нервно задрожала.
— Меня расстреляют сейчас же?
— Нет, мы не будем вас расстреливать.
Он удивился; впервые за время нашего разговора глаза его несколько оживились:
— Почему?
— А потому, что мы не убиваем пленных. Это делают только мерзавцы.
— Послушайте, господин полковник, — проговорил он тихо, и голос его дрогнул. — Может быть, лучше, если меня расстреляют… Да, лучше для меня.
— Не дурите. Ведь вы хотите жить.
Я заметил, как по его щеке скатилась слеза.
Мне стало смешно: сколько лет там, в фашистских казармах, этих молодчиков учили пренебрежению к жизни! Но они научились пренебрегать чужими жизнями, а не своими.
Человек на войне неизбежно обнажает собственную сущность. Какой-нибудь ярый крикун, смотришь, оказывается трусом, а скромный, неприметный солдат — героем. Я все время присматриваюсь к людям и все время как бы открываю их. Присматриваюсь и к нашим десантникам и радуюсь их сплоченности, мужеству, благородству. Беседую с пленными, и они тоже дают материал для размышлений.
Психология гитлеровских солдат и особенно офицеров носит след довольно примитивного штампа. Вот они добрались до Киева, безнаказанно грабя и убивая. Чем более легок был их путь, тем меньше раздумывали они над собственными поступками и над целями развязанной их главарями войны. Захватывая наши города и села, они безобразничали на каждом шагу, демонстрируя дикое арийское хамство и свинство.
Но стоило этим «лыцарям» получить под Киевом несколько назидательных уроков, стоило увидеть груды трупов своих однополчан, как их спесь, ханжество и глупое позерство стали таять, и весьма быстро, Ясно, что чем сильнее мы будем их колотить, тем быстрей приведем в чувство.
Я не хочу преувеличивать: успех наших войск под Киевом в период его обороны — это лишь капля в огненном море Великой Отечественной войны. Но и эта капля — слагаемое нашей победы. Этот успех ценен и памятен тем, что он был одним из первых. Привыкший легко захватывать целые страны, гитлеровский зверь здесь впервые выщербил себе клыки.
И было радостно воочию убедиться, что матерые фашистские ландскнехты умеют не только с гиком и ревом идти на штурм, но и пятиться, и отползать, и знают толк в беге.
К середине августа нашим соседом стала вновь сформированная стрелковая дивизия, которой командовал полковник Г. П. Панков. Это было отрадное событие — наши десантники торжествовали. Но еще более радостную весть сообщил мне полковник Потехин.
Мы встретились в час затишья. Едва взглянув на полковника, я сразу понял: случилось что-то важное и хорошее. Глаза его блестели, он потирал руки, покачивал головой.
— Поздравляю. От души поздравляю, Александр Ильич…
— Кого и с чем?
— Собственно, поздравляю и вас, и себя… А с чем — сейчас, дорогой, объясню.
Выдержав паузу, он заговорил доверительно, негромко:
— В полосу дивизии, на участок вашей бригады, прибывает артиллерия, которой ни я, ни вы еще не видели. Эта артиллерийская система совершенно секретна, и в нашей армии она впервые будет применяться. Говорят, мощность разрыва снаряда — колоссальной разрушительной силы. Один залп — восемь снарядов… Она может стрелять и отдельными снарядами, и сразу восемью. И еще говорят, что летят эти снаряды с таким оглушительным ревом, что неизбежно вызывают в стане врага панику. Предупредите бойцов, чтобы они не опасались этого рева!
Мне хотелось обнять и расцеловать полковника за эту весть. Боевые реактивные машины БМ-8, которые советские воины любовно назвали «катюшами», впервые были применены летом 1941 года. Они наносили массированные удары по противнику и позволяли в короткие сроки обеспечивать огнем боевые действия войск. О том, насколько эффективным и внезапным для врага явилось применение боевых машин реактивной артиллерии, свидетельствовали сами фашистские главари. В приказе по войскам немецкого верховного командования от 14 августа было сказано:
