Анри Труайя - Иван Тургенев
В другой раз после одной из подобных грубых и бессмысленных ссор к Толстому, полулежавшему на диване, подошел Некрасов и сказал ему примирительным тоном: «Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы знаете, как он вас ценит и любит!» Опершись на локоть, с раздувающимися от злости ноздрями Толстой отвечал: «Я не позволю ему ничего делать мне назло! Это вот он нарочно теперь ходит назад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками». (Там же.) Несколько дней спустя во время обеда у Некрасова Толстой подтрунил над Тургеневым по поводу его восхищения Жорж Санд. Если послушать его, то героини французской романистки заслуживали того, чтобы их «привязывали к позорной колеснице и возили по петербургским улицам». Так как Тургенев возражал, то Толстой высмеял его перед всеми собравшимися. «С Толстым я едва ли не рассорился, – писал Тургенев Боткину, – невозможно, чтоб необразованность не отозвалась так или иначе. <<…>> Спор зашел очень далеко – словом – он возмутил всех и показал себя в весьма невыгодном свете». (Письмо от 8 (20) февраля 1856 года.) Толстой в свою очередь отмечал в дневнике конвульсии этой дружбы-вражды. «7 февраля 1856 года. Поссорился с Тургеневым». «10 февраля. Обедал у Тургенева, мы снова сходимся». «12 марта. С Тургеневым я, кажется, окончательно разошелся». «5 мая. Был обед у Тургенева, в котором я <<…>> всем наговорил неприятного. Тургенев уехал. Мне грустно». А пять дней спустя писал своей родственнице Татьяне Ергольской: «Тургенев уехал, которого я чувствую теперь, что очень полюбил, несмотря на то, что мы все ссорились. Я без него ужасно скучаю».
Измученный Тургенев укрылся в Спасском, чтобы поработать там в тишине русской весны. Тем временем война закончилась подписанием парижского договора. Можно было вновь со спокойной совестью заняться литературой, можно также мечтать о путешествии за границу. Первым следствием прекращения военных действий было для Тургенева право вернуться наконец к Полине Виардо. Хотя он не видел ее несколько лет, хотя их переписка мало-помалу угасала, она единственная во всем мире была нужна ему. Он торопился вернуться к ней. Не для того, чтобы покорить. Он не желал победы. Но чтобы быть рядом. Чтобы служить ей. Чтобы покорно обожать ее. Добиваясь заграничного паспорта, он взвесил все, с чем собирался расстаться: с домом в Спасском, русской природой, друзьями в Санкт-Петербурге и Москве, с возможностью жениться и создать семью; но его притягивал мираж, который с каждым днем заявлял о себе все более властно. Он откровенно поверял это сложное чувство новому другу – графине Елизавете Ламберт, женщине образованной и набожной, муж которой был адъютантом императора. Она принимала его с глазу на глаз в комнате, уставленной иконами, заполненной книгами, и внимательно слушала его сердечные признания: «Ах, графиня, какая глупая вещь – потребность счастья – когда уже веры в счастье нет! – говорил он. – В мои годы уехать за границу – значит: определить себя окончательно на цыганскую жизнь и бросить все помышленья о семейной жизни. Что делать! Видно, такова моя судьба. Впрочем, и то сказать: люди без твердости в характере любят сочинять себе „судьбу“; это избавляет их от необходимости иметь собственную волю и от ответственности перед самим собою. Во всяком случае – le vin est tire – il faut le boire»[18]. Он добавлял: «Я не рассчитываю более на счастье для себя. <<…>> Как оглянусь я на свою прошедшую жизнь, я, кажется, больше ничего не делал, как гонялся за глупостями. Дон Кихот по крайней мере верил в красоту своей Дульцинеи, а нашего времени Дон Кихоты и видят, что их Дульцинея урод, а все бегут за нею». (Письмо от 10 (22) июня 1856 года.)
Странное признание накануне его путешествия во Францию: он все-таки сознавал, что его Дульцинея – Виардо не была красива, однако своим сиянием, своей уверенностью, своим темпераментом, своим талантом она затмевала всех женщин, которых он мог бы иметь вдали от нее, в России. Неисправимый Дон Кихот, он отправлялся на ее поиски, почти уверенный в неуспехе. Быть несчастливым рядом с ней – более завидная, казалось ему, судьба, чем быть счастливым с другой. Может быть, он даже втайне желал восхитительной пытки – презрением, отказом, холодностью.
Благодаря помощи графа Ламберта он получил свой заграничный паспорт и отправился в дорогу. Покинув 11 июля 1856 года Спасское, он провел несколько дней рядом с Некрасовым в Ораниенбауме и 21 июля отплыл из Санкт-Петербурга в Щецин.
Глава VI
«На краюшке чужого гнезда»
Шесть лет прошли со времени последнего путешествия Тургенева за пределы России. Тогда он был только молодым, случайным литератором, робким и постоянно нуждавшимся, зависевшим во всем от воли матери. Теперь мать умерла, он унаследовал значительное состояние и был признан в своей стране писателем первой величины. Благодаря «Запискам охотника», последовавшим за ними повестям, наконец, «Рудину» он снискал восхищение широкой публики, и даже самые требовательные из критиков единодушно признали его значение. Разве не говорили, что сам император Александр II плакал, читая «Записки охотника»? Со стороны жизнь Тургенева казалась удачной, и тем не менее он с грустью и горечью смотрел на свое будущее.
Корабль, на котором он отправился в плавание, напомнил ему его первое путешествие по морю. Только на этот раз не было пожара на борту и можно было играть в карты и вист, не думая с угрызением совести о советах Варвары Петровны. Однако мысли его занимала другая игра. Отправляясь в этот раз за границу, он сознавал, что поставил все на одну карту – Полину Виардо. А в ней он совсем не был уверен.
Из Щецина он отправился в Берлин, из Берлина в Париж, из Парижа в Лондон, где встретил Герцена, который был изгнан из Франции за то, что сотрудничал в газете Прудона «Голос народа». Пламенный революционер с жадностью расспрашивал его о развитии сознания в России, и Тургенев старался рассказывать с беспристрастностью, обличая пороки режима, однако в то же время упоминал о либеральных надеждах, которые возлагались на нового императора. После чего благоговейно отправился по дороге, ведущей в Куртавнель. Вслед за ним туда приехали Полина Виардо и ее муж.
Встреча после долгой разлуки была трогательной и в то же время неловкой. Манящая издали, Полина – сутулая, с выпуклыми глазами и широким ртом – могла только разочаровать Тургенева, когда он увидел ее вновь. Но от нее исходили чары, которым он не умел противостоять. Очень быстро он оказался вновь в ее власти. И в течение нескольких недель был совершенно счастлив. Он охотился с ее мужем, а с ней, наверное, проводил ночи. Кроме того, чтобы развлечься, по вечерам музицировали, читали вслух, разыгрывали с гостями комедии. «Как отлично мы проводили время в Куртавнеле! Каждый день казался подарком», – напишет Тургенев Боткину. (Письмо от 25 октября (6) ноября 1856 года.)
